— Моя бедная девочка.

Феба вздохнула и прильнула к Рейфу.

— Тем временем я подросла, но моя жизнь нисколько не изменилась. Казалось, никто не замечал, что я больше не ребенок. Никому не было дела до того, что я превратилась в юную барышню. Я понятия не имела о том, что девице моего возраста неприлично гулять допоздна и, лежа на лугу, смотреть на звезды, держась за руки с сыном мясника. Во мне не было врожденной склонности к пороку, но я имела слишком смутные представления о том, что такое хорошо и что такое плохо. Викарий говорил, что мне нужно внимательно слушать его проповеди, которые должны учить меня, как жить, но за свою жизнь я выслушала так много проповедей, что вскоре, сидя в церкви во время службы, думала совсем о другом.

Рейф тихо рассмеялся. Феба улыбнулась и продолжала:

— И вот в один прекрасный день, когда мне было пятнадцать лет, к нам приехала леди Тесс вместе с Дейрдре. Тетя Тесс обратила внимание моего отца на то, что я выросла из своих детских платьишек и что я неплохо развита для своего возраста. Викарий, у которого после замечания Тесс неожиданно открылись глаза, отреагировал довольно своеобразно. Он взял и запер меня в моей комнате, а сам принялся лихорадочно искать кого-нибудь, кто сумел бы научить меня вещам, которые положено знать и уметь молодой барышне в моем возрасте. А я в тот момент видела все в черном цвете. Я понимала только одно: что мой отец из-за чего-то очень рассердился на меня и моей счастливой вольной жизни пришел конец и меня посадили под замок.

Переживания были такими сильными. Феба и сейчас помнила все так ярко, словно это было вчера. Она испытывала тогда смятение, сомнения, чувство вины. Не понимала, что же она сделала плохого.

Увидев боль в глазах Фебы, Рейф крепче обнял любимую.

— Продолжайте, — шепнул он.

— Ну вот. Викарий нашел для меня гувернантку, горничную, которая смыслила в прическах еще меньше меня, и учителя танцев — молодого человека из обедневшей и разорившейся дворянской семьи, по имени Терренс Лапомм. Гувернантка промучилась со мной меньше недели, после чего объявила меня безнадежной тупицей и уволилась. Слава Богу, что библиотека в Торнтоне довольно сносная, благодаря чему я смогла получить образование сама, читая хорошие книги.

Моя горничная, как на грех, влюбилась в того самого сына мясника, с которым я когда-то любовалась звездами. Он превратился к тому времени в здоровенного красивого деревенского парня. Каждую ночь, вылезая в окно моей спальни, горничная убегала на свидания, оставляя меня без присмотра.

Казалось, единственным человеком, который с воодушевлением принялся делать из меня настоящую леди, прививая мне хорошие манеры, был Терренс. Его воодушевление покорило меня, и я впитывала новые знания как губка. Терренс казался мне таким изысканным и утонченным, таким красивым и элегантным, что я видела в нем идеал настоящего джентльмена. Думаю, он просто пускал мне пыль в глаза, стараясь произвести впечатление и завоевать мое доверие. Что ему в конце концов и удалось. Попытки вызвать во мне сочувствие добавляли его полному внешнего лоска облику оттенок драматизма с извечным мотивом несправедливости судьбы, которая, по словам Терренса, была к нему чересчур жестока. В итоге этому романтическому герою удалось вскружить мне голову. Сейчас, когда я оглядываюсь на свое прошлое, я понимаю, что все это было фальшью и Терренс на самом деле был самым настоящим распутником.

Феба видела, что коварство пройдохи Терренса вызвало у Рейфа негодование. То же самое все эти годы испытывала к Терренсу и она. Сейчас она была благодарна Рейфу, что он выслушал ее рассказ до конца, а не бросился на поиски обидчика в надежде свести с ним счеты.

— По крайней мере есть одна вещь, за которую я могу сказать Терренсу спасибо: он научил меня танцам. Вдобавок ко всему этот негодяй убедил меня в том, что любит меня и что, несмотря на все препятствия, которые стоят у нас на пути, судьба свела нас не случайно. Терренс говорил, что мы с ним рождены друг для друга. Тогда я поверила ему, он заморочил мне голову, и в конце концов однадаы я согласилась с ним бежать.

В общем, я была глупой девчонкой. Однажды ночью, собрав кое-что из своих пожитков в узелок из шали, я, по примеру своей горничной, вылезла в окно и убежала с Терренсом Лапоммом — беспечным и легкомысленным повесой, никчемным распутником и соблазнителем юных наивных девушек.

Феба тяжело вздохнула. Она так долго хранила все это в себе из страха, что, если поделится с кем-то своей тайной, небеса обрушатся на землю. Или произойдет еше что-нибудь более ужасное. Фебе не верилось, что, после того как она наконец рассказала обо всем, что мучило ее все эти годы, ничего страшного с ней не случилось.

— Что было дальше? — спросил Рейф, поцеловав Фебу в макушку. — Что случилось с Терренсом?

— Проведя со мной только одну ночь, на следующее утро он исчез. Разумеется, спустя несколько часов меня нашел викарий. В Шотландию, где мы с Терренсом собирались пожениться, из Торнтона вела только одна дорога. К тому же, несмотря на предостережения Терренса, я все же оставила своей горничной записку, в которой сообщила о предстоящем побеге в Гретна-Грин. Но сделанного не воротишь… Я провела ночь в постели с Терренсом и тем самым погубила свою репутацию. Я запятнала свое имя. Стала падшей женщиной…

Рейф обнял Фебу.

— Только не в моих глазах.

Феба почувствовала себя так легко, словно у нее выросли крылья. В объятиях Рейфа она чувствовала себя защищенной. Это ощущение спокойствия и полной защищенности было для нее чем-то совершенно новым.

— Зато в глазах Терренса — наверняка. Потому что на следующее утро я проснулась одна в гостиничном номере. Выглянув в окно, я увидела своего возлюбленного, ради которого позабыла о чести. Он гнал свою лошадь во весь опор, скача прочь от гостиницы. Он так спешил, словно от этого зависела его жизнь. Он даже не оглянулся на окна гостиницы. С тех пор я его больше ни разу не видела. Затем появился викарий и увез меня домой.

— Наверное, он был вне себя от гнева?

— Нет. Напротив, он был спокоен со мной и холоден. Холоден как лед… И вообще… С того момента он всегда был со мной таким. Он выдумал какую-то причину, чтобы объяснить окружающим мое отсутствие, а затем три месяца держал меня под замком, под домашним арестом. Он не выпускал меня из моей комнаты, сказав, что мне нужно хорошенько подумать над тем, что я совершила.

— Что? Три месяца держал вас взаперти? — Рейф нахмурился.

— Понимаете… Лучше бы отец ударил меня… Его молчание и демонстративное презрение разрывали мне сердце. Трехмесячное заточение и чувство вины из-за того, что я совершила, сломили мой дух настолько, что, выйдя на свободу, я начала во всем слепо подчиняться отцу и строго выполнять установленные им правила поведения.

— Правила поведения?

— Нуда. Например, я имела право носить только строгие закрытые платья, чтобы ни шея, ни руки не были открыты. Волосы всегда должны были быть аккуратно причесанными. Прическа должна быть всегда в порядке. А еще мне нельзя было бегать, громко смеяться, разговаривать с незнакомыми людьми и со всеми мужчинами вообще — даже если я до этого была знакома с ними всю свою жизнь. Чуть ли не под страхом смерти мне запрещалось выходить куда-либо без сопровождения компаньонки — сварливой и вздорной старухи. Слава Богу, она отказалась ехать со мной в Лондон.

Нет, это еще не все… Мне не позволялось быстро есть или просить добавки. Я должна была выходить из дома только для выполнения каких-то обязанностей, потому что отец, в сущности, превратил меня в экономку. А в церковь я, разумеется, должна была ходить только с викарием. Я не имела права иметь собственное мнение, не говоря уже о том, чтобы высказывать его вслух. Мне запрещалось есть сладости. Я не могла никому жаловаться, не могла… Ну, в общем, вы сами все поняли…

— Да, вижу, что вас держали в черном теле. Но что-то не верится, что даже такое строгое воспитание смогло сломить вашу волю. Как ни крути, вас не назовешь послушной и уступчивой.