— Сыр?

Думая о другом, Рейф рассеянно достал с верхней полки головку сыра и поставил ее на стол перед Фебой.

— Вы слышали, что я сказал?

Что-то напевая себе под нос, Феба нагнулась и достала с нижней полки, где Рейф ее обнаружил, полбуханки хлеба. Хлеб в кладовке не хранили — значит, Феба принесла его с собой. Феба и в самом деле понемногу осваивается в Брук-Хаусе.

— Слышала, — сказала она, — вы подвергаете сомнению мои способности к деторождению. — Феба посмотрела на Рейфа искоса. — Некоторые экземпляры из этого выводка будут похожи и на маленькую Фебу тоже.

О Господи! Эти крошечные ангелочки — маленькие растрепанные Фебы, шлепающие своими маленькими ножками по полу. Очаровательные голубоглазые проказницы с ямочками на щечках, которым все сходит с рук — стоит лишь им улыбнуться и опустить долу длинные ресницы…

Рейф был так очарован этой идиллической картинкой, которая возникла в его воображении, что на мгновение забыл о том, что отцом этих шаловливых крошек будет не он, а его брат.

А он будет дядюшкой Рейфом. Его будут, приглашать только в гости, на обед. И ему придется довольствоваться этим.

Феба без лишней суеты, но проявляя сноровку, готовила поесть. Казалось, сцена, свидетельницей которой она оказалась сегодня в фойе концертного зала, совсем ее не расстроила.

И от этого Рейф чувствовал досаду.

Ему хотелось, чтобы Феба была из-за этого опечалена. Нет, даже больше — чтобы она была подавлена, почти убита горем. Рейфу хотелось, чтобы Феба боролась за него. Чтобы она ради него все бросила, отринула честь семьи и отказалась от того, что ее ждало впереди, — от беззаботной, полной блеска жизни герцогини. Тогда у Рейфа не было бы ощущения, что его брат отнял у него то, что должно принадлежать ему по праву… И его не преследовала бы мысль о том, что брат в очередной раз его опередил…

Рейф сам ужаснулся своим мыслям. Кто он, если позволяет себе так думать?

Как это кто? Дядюшка Рейф! Даже если он и нравится Фебе, у этой рассудительной девушки хватит ума дать ему от ворот поворот.

И это правильно, потому что Рейф не заслуживает ничего другого.

Если бы он знал заранее, к чему приведут его в конечном итоге запретные удовольствия, вел бы он себя по-другому?

Учился бы более прилежно и старательно? Был бы более сдержанным и благоразумным? Не увлекался бы игрой в карты, не волочился бы за женщинами, не вел бы разгульный образ жизни, предаваясь плотским утехам? Не пил бы без удержу?

«Почему ты не можешь быть похожим на своего брата?»

Было время, когда не было и дня, чтобы он не слышал в свой адрес эту фразу. То от своего отца, то от преподавателя, то от приходского священника. И каждое новое высказывание, произнесенное с досадой и сожалением, было новым кирпичиком, заложенным в стену отчуждения между Рейфом и Колдером. Стену, которая с каждым годом становилась все выше.

Эта стена отгораживала его от Колдера.

Отгораживала от Колдера?

Нет. Это нелепо. У Колдера было и есть все, что он ни пожелает.

Рейф пристально посмотрел на Фебу, которая старательно избегала его взгляда. Да, он чувствовал, что она к нему неравнодушна. Но она никогда и ни за что не предпочтет его Колдеру. В любом случае она все равно выберет его брата. Потому что у нее есть мозги.

— Рейф, я не хочу вас обидеть, — грустным и тихим голосом проговорила Феба.

— А я не хочу обижаться, — сказал он, вымученно улыбнувшись. — Вот видите? Мы общаемся с вами безо всяких сложностей. Хотя в целом доме только мы сейчас единственные не спим. Ночью, наедине. В таком месте, где никому и в голову не придет нас искать…

Рейф осекся. Их продолжительное уединение посреди ночи показалось ему интригующим и опасным. Рейф заметил, как Феба поежилась.

— Пол такой холодный.

Феба не успела и глазом моргнуть, как Рейф обогнул стол и подошел к ней. А затем, обхватив ее за талию, посадил на стол. Ее теплое дыхание щекотало его щеку, а ее запах кружил голову. Как бы ему хотелось сейчас крепче прижать Фебу к себе и заставить забыть обо всем на свете, кроме него…

Но Рейф отступил на шаг и, чтобы Феба не заметила, как он взволнован, поклонился:

— Королевская баржа вашего величества готова отчалить. Вы удобно расположились? Садитесь так, как вам удобнее.

Феба рассмеялась:

— Вот сумасшедший.

Она, смеясь, села, поджав под себя ноги. А затем наклонилась, опираясь рукой о стол.

— Ну вот. Теперь мне удобно. Можете дать мне поднос. Мне до него не дотянуться.

Но вместо того чтобы подать Фебе поднос, Рейф его отодвинул.

— Держать в руках подносы не королевское дело!

— Учтите: девушки быстро привыкают к таким вещам. Скорее всего дочери небогатого викария приходилось носить немало подносов за свою жизнь.

— Как вам будет угодно, сударыня, — подражая манерам Фортескью, медленной почтительно проговорил Рейф.

Феба прыснула со смеху, а затем изобразила на лице королевское равнодушие.

— Раз так, хорошо. Подайте мне хлеба.

Рейф отломил кусочек хлеба и положил Фебе прямо в рот.

— А что, разве самой брать хлеб тоже не по-королевски?

— Разумеется. — Рейф отщипнул кусочек холодного жареного мяса и тоже положил Фебе в рот.

Феба закрыла глаза.

— Почему ворованная еда кажется вкуснее?

— Не открывайте глаза, — сказал он.

Рейф с удовольствием смотрел, как Феба послушно закрыла глаза и приоткрыла рот…

Порядочный человек не должен допускать сладострастные мысли по отношению к невесте брата. Хотя разве он, Рейф, когда-нибудь претендовал на то, чтобы называться порядочным?

Он скормил Фебе еще немного хлеба, сыра и жареного мяса, а затем поставил поднос на стол, взял в руки свечу и сказал:

— Жаль, но мне ненадолго придется оставить вас без света. Но я не хочу вляпаться в яблочный пирог. Я сейчас вернусь.

Феба оживилась.

— Яблочный пирог?

— Еще лучше. Не открывайте глаза.

Вспомнив, какое блаженное выражение лица былоу Фебы, когда она выходила из кондитерской с кульком конфет в руках, а он стоял на улице и наблюдал за ней издали, Рейф отправился в кладовку на поиски шоколада.

Вскоре он вернулся с баночкой густого шоколадного соуса, который скорее всего приготовили для завтрашнего десерта. Рейф зачерпнул ложкой соус и стал кормить им Фебу с ложечки.

— Боже мой! Это так восхитительно! — хрипловато пробормотала Феба и облизнула пухлые губы.

Рейф не отрываясь смотрел на ее чувственный рот. У него учащенно стучало сердце.

Он дрожащей рукой скормил ей еще одну ложку, уронив крошечную капельку шоколада, которая повисла у Фебы на подбородке.

Неожиданно для самого себя Рейф наклонился и дерзко слизнул шоколадную каплю.

Феба тихонько ахнула и замерла, но не открыла глаза и не оттолкнула его. Она даже не пошевелилась, а, затаив дыхание, ждала, что же за этим последует. Притворство закончилось, и их взаимное влечение, которое до этого момента сдерживалось ими обоими, снова вырвалось наружу.

Феба была сейчас не в силах рассуждать из-за страстного томления, которое теснило ей грудь, и бешено колотящегося сердца, и еще жара, внезапно ее охватившего. Она затрепетала от желания. «Поцелуй меня», — стучало у нее в висках.

«Нет, не надо меня целовать. Этого не надо делать. Так нельзя».

«Не может быть, чтобы эта самая естественная вещь на свете была неправильной. Это же само собой разумеется. Это нужно. Так должно быть».

«Ну поцелуй меня».

— Это были шоколадные конфеты, правда? — прошептала Феба. — Как вы догадались, что я люблю шоколад?

Рейф проглотил комок в горле.

— Я видел, когда вы заходили в кондитерскую. Я шел за вами на улице, — сказал он хрипловатым голосом, щекоча щеку Фебы своим дыханием. — Я… за вами следил.

— Я это почувствовала, — проговорила Феба, не открывая глаз, и вздохнула.

— А теперь откройте глаза, Феба. Откройте глаза и посмотрите на меня.

Глаза Фебы сияли, словно две звезды. В них горел огонь желания, от которого у Рейфа пересохло во рту. И все его мысли о добродетели мгновенно растаяли.