Уютно прижавшись к основанию скалистых гор, возвышающихся с западного края долины, усадьба Макговернов смотрела на бесконечные мили голой, высушенной солнцем пустыни. В скалах за старым фермерским домом росли дубы, кедры и сосны, но к востоку от него не было видно ни одного дерева. Единственную тень в слепящем солнечном свете давали длинные разлапистые ветви мексиканской сосны да редкие листья разбросанного кое-где низкорослого кустарника.

Глубоко в тени веранды, занимающей весь фасад дома, в старом плетеном кресле сидела боком Крис, закинув на один из подлокотников голую ногу, чтобы покрасить ногти. Ее кожа все еще сохраняла свежесть и прохладу после теплой ванны, которую она только что приняла после того, как проработала почти весь вечер в саду. Она с удовлетворением вздохнула, лишь чуть потревожив беззвучным колебанием воздуха окружающую тишину.

Когда Крис только переехала в Техас, то была даже не в состоянии оценить эту удивительную тишину, следовавшую за ней по пятам в пустых комнатах старого дома, доставшегося ей от покойных бабушки и дедушки. Она выросла в городе, с рождения впитав в себя его звуки и запахи. С бакалейно-гастрономическими магазинами на каждом углу, а не на расстоянии в сорок миль от дома, как здесь. Соседи прибежали бы тотчас, стоило лишь позвать на помощь, — не то что здешние чужаки, живущие в миле от нее или еще дальше по дороге, которые не услышат тебя, даже если будешь вопить истошным голосом. Одинокая, напуганная пустынностью ландшафта, она никак не могла привыкнуть к тишине безлюдья и часто просыпалась среди ночи с дико колотящимся сердцем, тщетно пытаясь расслышать знакомые звуки автомобильных гудков, ревущих сирен и. возгласов веселящихся подростков. Но здесь не было уличного движения, машин «скорой помощи», людей — разве что изредка слышался далекий вопль койота да мягкий шепот ветра, овевающего склоны холмов, шелестя травой и тихо выбалтывающего тайны, которые казались старше самого времени. Чувствуя себя более несчастной, чем когда-либо в жизни, только в первую неделю она раза три упаковывала чемоданы, полная решимости вернуться в Чикаго, в свой привычный и обжитой мир.

Но каждый раз, еще не дойдя до входной двери, она меняла свое намерение. Не может она вернуться назад, пока не может, да и, вероятно, никогда уже не сможет! Последние четыре года она работала в акушерско-гинекологической клинике в одном из самых неблагополучных районов города, превращая в реальность свою мечту об оказании помощи будущим матерям, которые не в состоянии были оплатить столь необходимые им медицинские услуги. Но она слишком рьяно отдавалась своей работе, и это не прошло бесследно. У нее развилась язва, и она так страдала, что часто едва могла заснуть. Лечащий врач предостерег ее, что она слишком много берет на себя. Но Крис знала, что в ней отчаянно нуждались, и не желала ничего слушать. И вот однажды поздно ночью в клинику поступила одна из ее знакомых пациенток — Пегги, готовая родить в любую секунду.

Все должно было пройти гладко, без сучка и задоринки. Крис помогала женщинам разрешиться от бремени десятки раз — и без каких-либо осложнений. А ведь Пегги во время беременности строго следовала всем ее предписаниям. К тому же эта будущая мама отличалась превосходным здоровьем, и никто не мог бы предсказать разрыв пуповины. У новорожденного не было ни одного шанса выжить…

Боль острой иглой вонзилась в сердце Крис — слишком свежо было все в памяти, слишком мучительно, чтобы ужасное воспоминание не разрывало ей сердце. В самых потаенных уголках ее сознания таилось сомнение в самой себе, и всяческие «что если» беспрестанно терзали ее в каждую минуту. Крис постоянно убеждала себя в том, что она же не Господь Бог и что только чудо могло бы спасти ребенка. Но это не помогало. Ничто не помогало. Пытаясь освободиться от мучительных воспоминаний, Крис сделала глубокий, успокаивающий вдох и постаралась сосредоточиться на красоте простирающегося перед ней ландшафта.

Голо. Пусто. И удивительно покойно. Солнце село на западе за горами, отбросив длинные неподвижные тени, а в тысяче миль отсюда, в Чикаго, обитатели уже пробиваются домой, толкаясь бамперами в неизменных пробках уличного движения, и все это будет повторяться каждое утро и каждый вечер. Здесь же царит покой уходящего дня, сквозь который пробивается лишь постоянный шелест ветра, шепчущего ей в ухо что-то сокровенное, взывающего к тайникам ее души. Как облегчающий боль бальзам, покой просачивался через ее напряженные нервы, расслабляя и освобождая от жутких воспоминаний, грозящих сломать ее навсегда.

Погрузив кисточку во флакончик с розовым лаком и уже начав наносить его на ноготь большого пальца на ноге, она заметила, как на подъездную дорожку с шоссе неожиданно влетел на бешеной скорости черный пикап. Испуганная, Крис подняла глаза и… невольно провела лаком линию поперек пальца.

Ловко, Крис, упрекнула она сама себя и потянулась за бумажной салфеткой. Словно никогда раньше у тебя не было посетителей.

Да, впрочем, и не было — кроме Энн. Но у той был красный джип, и она никогда не приезжала в это время дня. Рассеянно стирая лак с большого пальца, Крис следила глазами за тем, как в облаке пыли резко, как вкопанный, остановился грузовичок, различая лишь неясную тень водителя за тонированными стеклами кабины. Энн говорила, что жить в пустыне Техаса неизмеримо безопаснее, нежели на кишащих обывателями улицах Чикаго, но Крис в городе никогда не находилась в подобной изоляции, и ее сердце невольно заколотилось в ускоренном ритме. Заставив себя сидеть неподвижно, она бросила быстрый взгляд на входную дверь, мысленно измеряя расстояние от нее до кресла. При необходимости она могла бы в три секунды очутиться за дверью и задвинуть засов.

— Я ищу Кристину Макговерн. Она здесь?

Из кабины грузовичка выскочил настоящий гигант. Высокий, стройный, мускулистый, явно проводящий все время на воздухе. Что и говорить — этот тип великолепно смотрится в своих поношенных джинсах, поцарапанных кожаных сапогах и черной ковбойской шляпе. В любое другое время Крис непременно оценила бы его квадратный волевой подбородок, четкое загорелое лицо, пронзительно голубые ясные глаза. Но взгляд Крис не мог оторваться от обезображенного гневом рта незнакомца, рта, который мог быть невероятно чувственным, если бы не вытянутые в ниточку губы. Ей приходилось и раньше общаться с разгневанными мужчинами, но никогда еще она не видела столь сердитого.

Осторожно поднявшись на ноги, она наградила незваного гостя холодным взглядом и как щитом прикрылась своим званием.

— Это я — доктор Макговерн.

Если бы Гари не испытывал такую ярость, его бы разобрал смех. Судя по ее северо-восточному выговору, она явно приехала с той женщиной из Чикаго, но вот если она доктор, то он готов чуть ли не съесть туфли своей тетушки! Пусть он ни разу не видел Кристину Макговерн, он был твердо уверен, что сразу узнал бы ее. В его голове уже сложился ее образ: жесткая, непреклонная феминистка, городская женщина, холеная и холодная, которая никогда не предложит тепла мужчине, даже если тот придет прямо из снежной бури. Стоявшая перед ним девушка совершенно не походила на сложившийся в голове образ.

День был жарким, напоминавшим о приближении лета. Неустанно дул сухой, скрипящий на зубах ветер, а она выглядела свежей, как степь после предрассветного дождя. Маленькая, изящная, с бледно-кремовой нежной кожей, вызывающей желание прикоснуться к ней; с черными вьющимися густыми волосами, свободно ниспадающими до плеч. На мгновение его взгляд задержался на ее обнаженных ногах, прикрытых лишь тонкими розовыми шортами. Еще на ней была короткая цветастая блузка. Потом он уже не мог оторвать глаз от ее лица. Что-то в ней было уязвимое. Что-то, быть может, в мягком изгибе рта или в темно-зеленой бездонности глаз, что говорило о ее утонченности, нежности, которую легко ранить…