Полицейский почувствовал позывы рвоты, когда спрыгнул с лошади и пошел по месту кровавой бойни. Хищники и птицы, питающиеся падалью, бродили между тел, большинство из которых были почти начисто обглоданы. Он ощутил, как в душе вскипает гнев, пройдя мимо нескольких маленьких скелетов. И зачем нужно было воевать с женщинами и детьми, горько подумал он. Разве не достаточно того, что взрослые индейцы и белые люди стараются убить друг друга? Разве обязательно отнимать жизнь у беззащитных младенцев?

Трент прошел по всему лагерю, заглядывая в каждый вигвам, который не был полностью разрушен, надеясь найти какие-нибудь следы того, что Бриана была здесь и спаслась, но не нашел ничего — только пепел, и тела, и куски сгоревшей одежды.

В полном замешательстве он развернул лошадь и поехал прочь, охваченный сильным желанием оказаться как можно дальше от индейской деревни, которую населяли теперь только призраки ее жителей.

Теперь ничего не оставалось делать, кроме как возвращаться назад в город, устало думал он. Если кто-то из индейцев и спасся, то давно ушел. И Бриана с ними. Если, конечно, она еще жива. И если она вообще была в этой деревне…

Начался небольшой дождь, и Адама пробрала дрожь. Он приостановил лошадь и последний раз взглянул на разрушенную деревню, отказываясь верить, что Бриана убита.

Она жива, и как-нибудь однажды он снова найдет ее.

Это была страна ущелий, каньонов и долин, дикая неприрученная земля, которую видели всего несколько белых людей. Стрижи с белыми шейками, горные крапивники и ласточки гнездились на высоких отвесных скалах. Барсуки, койоты, волки, лоси, медведи и олени бродили по лесистым каньонам. Там же водились степные собаки и змеи, зайцы и кролики. Была вода и пастбище для лошадей.

Бриана никогда не чувствовала себя такой одинокой, но это одиночество было связано не с отсутствием людей, а с глубокой пропастью, снова образовавшейся между ней и Шункаха Люта. Он замкнулся в себе, не допуская женщину к своей душе. Он редко говорил, а когда смотрел на нее, то в глазах была только горечь, постоянная горечь и глубокая печаль. Она знала, что Шункаха чувствует вину, потому что остался жив, потому что его не было в деревне, когда напали солдаты, потому что он не погиб в сражении вместе со своим народом.

Он проводил много времени в стороне от Брианы. Говорил, что охотится. И всегда возвращался домой с мясом. Но она знала: Шункаха избегает ее. Несколько раз Бриана пыталась заговорить с ним, убедить его рассказать о своих чувствах, узнать, чем она может помочь ему. Но он отказывался отвечать.

Прошли первые несколько недель. Бриана страдала от разрыва с Шункаха Люта, но все время была слишком занята, чтобы полностью поддаться отчаянию. Шункаха спас от огня вигвам, и Бриане потребовалось несколько дней на починку, и теперь в нем можно было жить. Нужно было готовить пищу, приносить дрова и воду, выкапывать овощи и собирать лекарственные травы. Она выделывала шкуры, которые приносил Шункаха, и проводила много времени, мастеря теплую одежду для них обоих. Бриане казалось неписаным законом, что большую часть жизни люди проводят, устраивая и поддерживая свое хозяйство, но только для того, чтобы какое-нибудь очередное бедствие снова разрушало все плоды их усилий.

Вскоре бытовая сторона жизни наладилась. У них был теплый вигвам, припасена одежда на долгую приближающуюся зиму, создан хороший запас свежего мяса, накоплены вяленая оленина и васна, или пеммикан.

И теперь, когда почти вся работа по устройству нового места стоянки была позади, размолвка между ними приняла более угрожающие размеры, чем когда-либо раньше. Шункаха не прикасался к ней с тех пор, как была разрушена лакотская деревня, и Бриана тосковала по его объятиям, страстно желала почувствовать его силу, услышать, как его голос шепчет слова любви. Но он не искал ее тела и ласк, а у Брианы не хватало мужества сделать первый шаг к сближению.

Шункаха Люта беспрерывно ворочался, не в силах уснуть из-за противоречивых чувств, боровшихся в нем. Он посмотрел на Бриану, мирно спящую у костра, затем выскользнул из-под одеяла и вышел из вигвама.

Снаружи стояла прохладная и тихая ночь. Миллионы звезд сверкали над головой, серп луны низко висел в полночном небе. Шункаха Люта медленно пошел вдоль неглубокого, извилистого ручья, бежавшего по долине. Он несправедливо обращался с Брианой и сознавал это. Не было ее вины в том, что его народ медленно и систематически вырезали или загоняли умирать от голода в резервации. Это не ее вина, что солдаты напали на деревню. Не ее вина, что она белая. И он желает ее не какой-нибудь другой, а именно такой. И все же… и все же часть его ненависти к васикувылилась и стала почти непреодолимой рекой между ним и Брианой. Он ходил по деревне и видел итоги кровавой резни, устроенной солдатами: изуродованные тела мужчин, с которыми сражался рука об руку; женщин, с которыми разговаривал; детей, чей смех всегда радовал его… и сердце словно окаменело. «Хватит, — кричала его душа в гневе. — Хватит!»

С тяжелым сердцем он тогда складывал вместе тела членов каждой семьи и накрывал их одеялами и шкурами, зная, что он тоже должен был лежать там, среди своего Народа. Он задержался у трупа Нежного Ветра, вспоминая ночь, когда эта женщина пришла к нему, предлагая себя, нуждаясь в его любви. Она пришла к нему, сгорающая от желания, жаждущая испытать и доставить удовольствие, а он отказал ей. Чему или кому бы это навредило, горько думал Шункаха Люта, если бы он поделился е ней своей мужской нежностью, плотью и ласковой речью?

Любовь… это жестокая и болезненная вещь. Лучше не любить совсем. Он вспоминал о своих матери и отце, о любимой сестре, о Нежном Ветре — все мертвы. И каждая смерть ранила как нож, вырывая кусочек сердца, кусочек души. Шункаха думал о Бриане, носящей его ребенка, и понял: если потеряет и ее, это будет больше, чем он сможет вынести. И потому Шункаха закрыл для нее свое сердце, отказываясь прикасаться к ней… и даже отказываясь говорить, если только молчание не было абсолютно невозможным.

Но тело предавало его. Он мог убеждать себя, будто больше не любит Бриану, мог притворяться презирающим белую женщину, но тело тосковало по ее прикосновениям, по сладкому вкусу ее поцелуев, по ее успокаивающим объятиям.

И вот так Шункаха Люта ходил час за часом, изводя себя горькими думами о судьбе своего народа, о судьбе своих родных и близких, о своей страстной любви к Бриане, которую не удавалось погасить. Ходил, пока мышцы вконец не устали и не потребовали отдыха. Только тогда он возвратился в вигвам и отдался дремоте, позволяющей забыться…

Бриана проснулась рано. Она провела беспокойную ночь, ее гордость боролась с любовью и желанием. Снова и снова она пыталась приблизиться к Шункаха, чтобы убедить его рассказать, что случилось между ними, просить его любви. Если бы он только заговорил с ней! А вдруг она смогла бы помочь ему? Пусть он поделится болью, которую чувствует, — тогда, наверное, ему станет легче переносить ее?

Бриана взглянула на спину мужа и увидела, что тот еще спит. Неужели он не понимает, что она нуждается в нем, нуждается в силе его рук сейчас больше, чем когда-либо? Она носит его ребенка. Мысль о ребенке Шункаха наполняла ее радостью, но в то же время пугала. Бриана ничего не знала о родах, о том, как ухаживать за младенцем. А если она сделает что-нибудь неправильно и нечаянно причинит ребенку боль или — упаси Боже! — вред? Она хотела бы быть менее мнительной и более уверенной в себе, но для этого нужно было знать, что любимый ею человек все еще любит ее.

Вздохнув, Бриана встала с постели и вышла из вигвама. Может быть, от длительной прогулки она почувствует себя лучше? Обхватив руками свою раздавшуюся талию, она направилась вдоль ручья, полностью углубившись в размышления. Жизнь не может оставаться и дальше такой неопределенной. Она обязательно посмотрит в лицо Шункаха, заставит его поговорить с ней. А если тот откажется… Она будет вынуждена оставить его.