Снова недоговоренность и нерешительность.

— Да ты, Принси, не стесняйся.

— В общем, я хотела спросить — почему у тебя такой позывной: «Студент».

— О, это долгий рассказ.

— Но нам же вроде некуда торопиться?

— Значит, хочешь исповеди?

— В разумных пределах.

— Но ты вряд ли в это поверишь.

— Почему, Стью?

— А мне иногда самому не верится.

— Сорри, Стью, сорри. Если я ступила на запретную территорию…

— Да нет, Принси, — наверное, наоборот. Устал я от этих идиотских воспоминаний. Устал.

С обратной стороны двери, сквозь завывание ветра и шум раскачивающихся крон, сквозь натужный скрип упрямых сухостоин донеслось отчетливое повизгивание и настойчивое поскребывание когтями.

Егерь запустил Алису обратно в дом.

Собака, припорошенная снегом, уселась у порога и начала чистку когтей на передних лапах посредством зубов и языка.

Пухлявые снежинки медленно таяли на острой морде и подергивающихся ушах.

Егерь вернулся на табурет, но теперь взгляд его был устремлен не на притихшую под тулупом гостью, а куда-то в дальний, полутемный угол.

— Бросил я университет после третьего курса и рванул как можно дальше от города и цивилизации — вот сюда, в Соболиный заповедник.

— Но вернуться к учебе никогда не поздно.

— Нет, это вряд ли. Как ученый я полный ноль, а профессионалом стал давно, без лекций и семинаров. В тайге ведь не ставят удовлетворительных оценок. Тут экзамен каждый день: или сгинешь по дурости, или выучишь на «отлично».

— Но университетский диплом — это престиж в своем роде.

— А я никуда отсюда для продолжения карьеры не собираюсь. Горячий ручей меня вполне устраивает.

— Нравится полное единение с природой в естественных условиях?

— Хочешь пить? — спросил егерь, меняя тему.

— Попозже.

— А может, обед закатим?

— Пока нет аппетита.

— Ничего, появится.

Принцесса, наблюдая, как меняется выражение лица егеря, видела, что в нем сейчас борются два противоречивых желания — избежать дальнейшего повествования… и высказать все напрямую, без утайки…

Принцесса решила помочь егерю излить свою тайну и облегчить исстрадавшуюся душу.

Смелая американка не знала, какие будут откровения, но правда — какая бы страшная и противоречивая она ни была — все равно лучше сомнительной неопределенности и тревожащей неизвестности.

А судя по нелетной погоде, с этим отчаявшимся человеком ей придется провести еще не один день.

— Стью, но все-таки — что тебя заставило стать отшельником?

— Ладно. На прямой вопрос будет и прямой ответ.

— Только, Стью, не говори мне, что ты — маньяк-убийца. Я этого не перенесу.

— Будь я серийным убийцей, ты бы давно была трупом — не так ли?

— Сорри, сорри, я хотела шуткануть.

— В смысле — пошутить?

— Не обижайся, Стью.

— Я и не обижаюсь. Какие еще будут варианты моей злосчастной судьбы?

— Есть весьма реалистичные варианты твоего вынужденного отшельничества.

— Продолжай, продолжай.

— От самого экзотичного до самого плачевного.

— Начни с экзотичного.

— Допустим, ты — раскаявшийся киллер.

— Очень экзотично.

— Тебя замучила совесть.

— У киллеров совесть атрофирована.

— Но не у русских.

— Это почему же?

— А русские не могут, чтобы не терзаться за совершенные неправедные дела.

— Это тебе русская бабушка из кордебалета рассказала?

— Не издевайся. Моя бабушка танцевала на сцене Большого театра! Да, она мне читала иногда «Историю государства Российского», рассказывала кое-что о российской жизни. И я поняла, что на Руси все — от царя до юродивого — полностью неадекватны.

— Это как?

— Слишком широк диапазон у русской души. Вас бросает из стороны в сторону, и злодей легко превращается в святого или святой в злодея.

— Ладно, не будем развивать неподъемную тему загадочного русского характера.

— Не будем.

— Да, стрелять я умею, и неплохо. Но убить зверя и птицу — это одно, а вот себе подобного — совсем другое.

— А мне жалко медведя.

— Мне тоже. Но если шатуна не застрелить, он таких делов понаделает — мало не покажется.

— Значит, вариант с киллером отбрасываем.

— Как и вариант с раскаявшимся олигархом. Не скупал я акции заводов по дешевке, не грабил простой народ и не отдавал государству нечестно нажитое.

— Кстати, про олигарха мне бы не додуматься.

— А что, есть более любопытные варианты?

— Конечно, Стью, конечно. Может, ты диссидент-изгой, который не согласен с нынешней политикой властей.

— Только давай без политики. В тайге, чтобы выжить, не надо играть ни в развитую демократию, ни в недоразвитую диктатуру.

— Ну тогда давай рассмотрим чисто медицинский фактор.

— Намекаешь, что у меня крыша съехала?

— Нет, сумасшедшему в одиночку здесь не продержаться и суток.

— Спасибо и на этом.

— Под медицинским фактором я имею в виду какое-нибудь весьма опасное инфекционное заболевание…

— О, класс! К тому же живу вдвоем с собакой, которую назвал именем бывшей любимой женщины. Запиши еще меня в зоофилы… У вас в Америке этого добра — пруд пруди.

— У вас — не меньше.

— Ладно, хватит фантазировать, а то договоримся черт знает до чего.

— О'кей.

— Принси, Принси… Да пойми ты безосновательность и абсурдность своих тревог! Если бы я был на чем-нибудь этаком сдвинутый, то ты бы и ночь не прожила.

— Стью, сорри.

— По-моему, я своим образцовым поведением доказал полную лояльность к мисс.

— Без сомнения.

Принцесса хотела демонстративно отвернуться к стене, чтобы освободить хозяина от дальнейших попыток оправдаться, но егерь почему-то не оборвал диалог на запретную тему.

— Все гораздо проще, Принси, и одновременно сложней.

Егерь взял драматическую паузу.

Американка, добившаяся все-таки долгожданной исповеди, терпеливо ждала продолжения.

Егерь качнулся на табурете, но сохранил равновесие.

Только грубые ножки, принявшие непривычный угол, застонали деревянно и сухо.

Принцесса поправила сползший тулуп, который все время норовил удрать на пол.

Егерь обернулся к рогам изюбря, прибитым над дверью.

— Я на охоте бью дичь с первого выстрела.

— Всегда?

— Если не случается осечки.

— Как ты сказал — осечки?

— Это когда подводит капсюль и ружье не стреляет.

— И часто подводит?

— К счастью, весьма редко. Тьфу, тьфу, тьфу! — Егерь сплюнул через левое плечо. — А то бы вряд ли я с тобой беседовал.

— Bay! — Принцесса оценивающе погладила медвежью шкуру, служившую ей матрасом.

— Так вот, и с любовью у меня похожая катавасия.

— Не понимаю.

— Влюблялся, я, Принси, всегда с первого взгляда. Раз — и все. Кроме этой женщины для меня никого не существует. — Егерь резко поднялся, уронив табурет. — Понимаешь — никого.

Задремавшая было лайка зашлась предупредительным лаем.

Хозяин успокоил собаку, придал табурету вертикальное положение, но сам так и не присел.

Принцесса решила пойти ва-банк.

— Расскажи мне, пожалуйста, про нее.

— Про первую любовь с первого взгляда?

— Если хочешь, конечно.

— Ну как тебе отказать…

Егерь впечатал правое колено в табуретную плоскость.

— Только одно непременное условие: не перебивать.

— О'кей.

Егерь снова выпрямился, освобождая табурет из-под коленного пресса.

— Вот смотришь порой на лесной массив невооруженным глазом, и все деревья сливаются в сплошную мутную полосу — ни стволов не различить, ни крон…

Егерь шагнул к рации.

— А возьмешь бинокль — и сразу тебе и рябина, отяжеленная гроздями, и юный кедр, пробившийся все-таки к солнцу сквозь недружелюбный кустарник, и лиственный подрост…

Егерь щелкнул тумблером, выключив беспомощный прибор.

— Так вот, однажды роль бинокля сыграла любовь. Я проходил рядовой осмотр в клинике, а по коридору в группе медперсонала шла она — высокая, стройная, молодая и такая очаровательная в наглаженном и накрахмаленном белом халате, в служебной шапочке, тоже наглаженной и накрахмаленной… — Егерь снова оживил рацию, чтобы послушать слабый треск и шум. — Старшая медсестра из нейрохирургического отделения…