— Вы хотите сказать, что я должна остаться? Но ведь хозяйка...

— Я хочу, чтобы вы остались, Элиза. Я не менее леди Тэймсон способен оценить преданность. Кстати, надо возместить ваши дорожные расходы.

— О нет, сэр. Для этого я использовала бриллиантовую брошь. Так мне велела поступить миледи. Я должна была ее продать. Я продала и получила за нее сто фунтов, хотя думаю, что должна была бы получить больше. Однако препираться по этому поводу было некогда. Так что никаких расходов я не понесла, сэр. Я только надеюсь, что поступок миледи принес какую-то пользу. Она ведь, бедняжка, хотела именно этого.

— Она принесла больше пользы, чем думала, — сухо заметил Дэниел. — Она пожертвовала различным благотворительным организациям целое состояние. И моя дочь более не отягощена богатством. Так что старая дама может покоиться в мире. Обе могут.

— Обе, сэр?

— Я вижу, вы не знаете всей истории, Элиза. Может быть, мисс Херст отведет вас наверх и все вам расскажет.

Лавиния обняла маленькую усталую женщину:

— В самом деле, Элиза, пойдемте. Флора будет страшно рада вас видеть.

Но Элиза задала еще не все свои вопросы.

— А как хозяйка, сэр? С ней все в порядке?

Дэниел сжал губы.

— Да, она здорова, Элиза. Она ездила верхом под дождем, она это любит. Сейчас пошла наверх, отдохнуть.

Он направился к огню, явно не собираясь сразу же выводить Шарлотту из напряженного состояния. Вероятно, он считал, что она заслуживает гораздо большего наказания, чем каких-нибудь два лишних часа, проведенных в судорожном ожидании за запертой дверью. Она призналась, что пыталась умертвить собственную дочь. Как мог он ее простить или продолжать жить с ней вместе?

Флора и в самом деле была вне себя от радости, увидев Элизу. Она обняла ее и воскликнула:

— Неужели это вы писали те загадочные письма? О, Элиза, как это нехорошо!

— Я только отправила их, мисс Флора.

— Как могла бабушка Тэймсон попросить вас сделать такую странную вещь? Но я уверена, раз она велела вам это сделать, с вашей стороны было правильно выполнить ее приказ. — После этого Флора, более не испытывая интереса к уже разрешенной загадке, поспешила выложить собственные новости. — Элиза, а вы знаете, что я опять могу ходить?

— Да что вы?! Нет, я не знала!

— Я вам покажу. И этот ужасный мистер Пит убрался отсюда. Так что теперь все мы можем быть счастливы. Это просто замечательно, не правда ли?!

Элиза переглянулась с Лавинией. Счастливы... — говорил этот взгляд. Ах ты, бедная малютка, это при том, что твоя родная мать хотела тебя прикончить!

Элизе страстно хотелось услышать подробно обо всех происшедших событиях, но длинное путешествие давало о себе знать. Она начала клевать носом, сидя в кресле. Лавиния велела ей сию же минуту лечь в постель. Флора должна сделать то же самое.

— О, мисс Херст, вы ведете себя точь-в-точь как если бы вы были моей мамой, — пробормотала напоследок сонным голосом Флора.

Таким образом, Лавиния оказалась единственным бодрствующим человеком, когда за дверью послышался встревоженный шепот Дэниела:

— Мисс Херст! Вы не могли бы прийти? Мы не можем разбудить Шарлотту.

Он стоял в коридоре. Лицо его побелело. В руках он держал пустой флакон со знакомой красной наклейкой — яд.

— Мне следовало догадаться. Она же сказала, что ездила в деревню. Ома поехала туда, чтобы купить еще опия. Когда она услышала шум экипажа, в котором подъехала Элиза, она кинулась наверх и, наверное, приняла опий. Нам пришлось проникнуть в ее спальню через уборную, сломав замок на двери.

Запертая дверь между нею и ее мужем. В своем горе он и это признал.

— Она что — умерла?

— Боюсь, что да.

Лавиния взяла его за руку:

— Возможно, она хотела всего лишь забыться сном. Уйти на какое-то время от действительности. Так же как она делала это раньше.

— Может быть. Джозеф отправится за врачом.

— Я поднимусь к ней?

— Нет, нет. Там Берта. Я не хочу, чтобы вы расстраивались. Вы уже достаточно из-за нас настрадались.

Он не выпустил ее руку из своей, и она повлекла его к лестнице.

— Тогда давайте сойдем вниз и подождем доктора. Я считаю, что вы тоже много вытерпели.

— Лишь бы вы остались со мной. Вы останетесь, Лавиния?

— Как всегда, — твердо сказала она.

Дети, казалось, просто не могли отвести от нее глаз, даже спокойный, необщительный Саймон. Эдвард стал тихим и вполне поддавался уговорам. Он начал наконец слушаться мистера Буша и уже несколько дней не дразнил Флору. Он был еще слишком мал, чтобы ясно понять, что произошло, и, похоже, не испытывал ничего, кроме чувства облегчения оттого, что теперь ему не придется жить в Лондоне одному с мамой.

Лавиния поняла, что необузданная любовь Шарлотты угнетала душу маленького мальчика. В этом, наверное, и заключалась причина его яростных выходок. Теперь он, хоть и неуверенно, начал испытывать удовольствие от мира и покоя, столь необходимых для счастливого детства.

Флора после всех этих потрясений как-то сразу повзрослела и держалась с трогательным достоинством.

— Мы должны заботиться о папе, мисс Херст, — с самого начала заявила она.

— Да, но...

— Вы не можете думать об уходе, мисс Херст. Теперь вы никогда не сможете нас оставить.

В ту роковую ночь Лавиния дала обещание остаться с Дэниелом. Но она имела в виду только первые самые тяжелые дни похорон и предварительного следствия. Суд вынес заключение: смерть в результате несчастного случая. По-видимому, большинство слуг знало о пристрастии Шарлотты к небольшим дозам опия, оказывавшим на нее успокаивающее действие, и все пришли к выводу, что на этот раз из-за своего волнения она нечаянное приняла слишком большую дозу.

Правду никто никогда не узнает. Да это и неважно, размышляла Лавиния. Шарлотта покушалась на жизнь собственной дочери, и вот теперь, по иронии судьбы, сама была мертва. Смерть Шарлотты заслонила собой все остальное.

Однако их жизнь — ее собственная, Дэниела, детей — должна была продолжаться. Пусть пройдет время, которое все лечит, и лишь тогда можно будет принять решение. Но откладывать надолго нельзя.

Однако Дэниел не намеревался соблюдать положенный срок траура. Спустя всего неделю после похорон он вызвал к себе Лавинию.

Она стояла в знакомом кабинете, следя за отсветами очага на потолке и обшитых панелями стенах, и думала только об одном: нельзя допускать, чтобы за столь короткий срок человек так состарился. Робин состарился, сидя в тюрьме, но Дэниел не в тюрьме. Если только в той, что возвел для себя сам. Внезапно он начал рассказывать Лавинии о своей женитьбе на Шарлотте.

— Когда-то я любил ее. Мы оба были очень молоды, ей всего семнадцать. Живая как ртуть, легкая как перышко... К ней и прикасаться-то было нельзя. Ей было ненавистно деторождение, ненавистен брак. Когда такие вещи обнаруживаются слишком поздно, это трагедия. Потом начала проявляться болезненная неуравновешенность. Я никогда не мог быть за нее спокоен. Она всегда оставалась непредсказуемой, делала и говорила дикие вещи, постоянно устраивала сцены, приводя в отчаяние детей и прислугу. Я уже давно перестал испытывать какое-либо чувство к ней. Это очень страшно — позволить себе сказать подобную вещь о собственной жене!

— Что ж тут страшного, если это правда и если это говорится мне?

— Да, конечно. — Он слабо улыбнулся, благодарной нежно. — Что бы я без вас делал?

— Я обещала остаться с вами.

Впрочем, она могла и не говорить этого, ибо уже знала, что будет дальше. Он собирается предложить ей стать его женой, но что он скажет, когда узнает всю правду про нее, про то роковое пятно на ее репутации? Получится ли из нее лучшая хозяйка Винтервуда, чем из Шарлотты с ее безумными и преступными поступками?

Он приблизился, вопросительно глядя на нее.

— Вы сожалеете о своем обещании? У вас вдруг стали несчастными глаза.