Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— Нет… Домой хочу…

— Ну, хорошо. Домой, так домой, — и Тунда потребовал счет.

Он отвез Сережу в Пасси и, прощаясь, сказал:

— Спите хорошенько! Завтра в десять я подниму вас с постели.

— Да… Пожалуйста…

Профессор, оставшись один с сонным шофером, не спешил сесть в такси. Мелькнула мысль: а не лучше ли взять юношу к себе?.. Хотя не показалось бы это ему навязчивым… Нет, пускай выспится, а завтра, завтра они проведут весь день вместе.

Утром, поднявшись на третий этаж винтовой лестницы, профессор постучал в дверь концом трости.

— Мосье Серж, вставать! Не откликается.

— О, какой же лентяй! Спит! Но я вас не оставлю в покое. — Профессор уже не стучал в дверь, а барабанил… И опять молчание.

Ушел разве? Быть не может. Тунда нагнулся к замочной скважине. Ключ внутри. Тунда похолодел, обвеянный злым предчувствием, но, желая обмануть самого себя и заглушить страх новыми ударами трости, он закричал срывающимся голосом:

— Да отзовитесь наконец! Что за глупые шутки!..

Но Сережа не отзывался. Холодные струйки озноба сменились у Тунды испариной, и седая шапка волос сразу стала вдруг влажной. Схватился за сердце и, отдышавшись, сбежал вниз искать консьержа.

Выломали дверь и, друг друга толкая, ворвались и тотчас же попятились. Ловицкий висел посредине комнаты на крючке, вбитом в потолок для газовой люстры. Висел в смокинге и с алой гвоздикой в петличке. Висел с почерневшим, искаженным лицом. Тело, то самое тело молодого геркулеса, которым вчера только восхищались король и Джунга, успело одеревенеть. Губы, которые минувшей ночью испанка пощекотала цветком, были сизо-багровые, и такой же сизо-багровый кончик языка.

Консьерж, недовольный, — эти русские вечно устроят какую-нибудь гадость, — побежал телефонировать в полицейский комиссариат.

Тунда, отвернувшись в уголок, всхлипывал, закрыв лицо руками.

26. ДВЕ СМЕРТИ

Всегда в таких случаях добрые, чуткие люди впадают в самобичевание. Тунда терзался, обвиняя только себя.

Конечно, это он, старый дурак, виноват! Дернула же тогда нелегкая назвать Маргарету в его присутствии «вашим величеством»! А ведь как она предупреждала, как боялась этой обмолвки. Чуткость женщины не обманула ее.

А затем, дальше? Возьми он юношу к себе ночевать, этот несчастный мальчик не висел бы почерневший, с высунутым языком.

О, до чего же все это ужасно! Особенно для него, Тунды, влюбленного в жизнь и так ненавидящего смерть!..

И, не смея оглянуться на то пугающее, чужое, непонятное, что несколько часов назад было прекрасным юношей, потрясенный художник плакал, плакал едва ли не впервые за десятки лет. Всю свою долгую жизнь, бывшую для него ярким ликующим праздником, он смеялся и шутил, скользя от впечатления к впечатлению и стараясь, чтобы эти впечатления были приятные.

Когда он всплакнул, чтобы рассеять удушливый гнет, начал убеждать себя, что его собственной вины нет здесь, что такова неудачливая судьба мальчика. Всем своим видом, всем своим существом говорил он о своей обреченности.

Она, обреченность эта, роковым клеймом отметила его. Тунда убедился в этом с первого же взгляда.

Пусть он взял бы его ночевать к себе, пусть! Это лишь отодвинуло бы фатальную развязку. На другой, на пятый день он все равно кончил бы самоубийством. Раз он потерял всякий аппетит к жизни, раз он мог быть таким, каким был вчера, уже никакие силы не могли спасти его.

Необходимо известить королеву… Ах, эта полиция. Всегда опаздывает… Но не успел профессор это подумать, лестница заскрипела под ногами нескольких мужчин, и в комнату вошел комиссар с двумя агентами и с консьержем.

Тунда мог уйти, и он ушел, вернее, убежал.

Дежуривший у калитки Зорро сказал ему, что королева гуляет в Булонском лесу и с минуты на минуту должна вернуться.

Хорошо ему, — с минуты на минуту… Каждая секунда, и та — чуть ли не целая вечность! А с другой стороны, хотелось собраться с духом, найти слова и форму, — как он поднесет королеве новость, которая ее глубоко опечалит.

Неожиданное появление Маргареты застало его врасплох. Он не успел приготовиться, да и незачем было. Взглянув на него, Маргарета поняла сразу, — случилось что-то большое, непоправимое. Инстинкт женщины и матери подсказал ей действительность. Но инстинкт всегда борется, всегда требует слов, подтверждений. И с резкостью, так несвойственной ей, всегда величавой, плавной, схватила она за руку Тунду:

— Говорите! Неужели? Неужели?

Он молча поник головой.

— Когда? Как? Говорите же! — и она увлекла его прочь от виллы.

Словно оправдываясь, все время с запинками, повторяя одно и то же, оттягивая ненужными подробностями самое главное, рассказал он, и что они делали вчера, и что он увидел сегодня утром. Был момент, — королева пошатнулась. Профессор поддержал ее. Она крепко оперлась на его руку. И они долго стояли молча, думая об одном, ошеломленные одним и тем же горем. Тихо, спокойно, — чего стоило ей это спокойствие? — она сказала:

— Я хочу остаться одна… Заезжайте в два часа… Мы поговорим обо всем…

Тунда снял шляпу и так, с непокрытой головой, смотрел вслед Маргарете.

Ясное осеннее утро было таким траурным не только для матери, но и для сына. В то самое время, когда Маргарета, опершись на руку Тунды, медленно идя и останавливаясь от волнения, слушала его, Адриан, успевший сделать прогулку верхом и вернуться, с жутким изумлением, не веря ни собственным глазам, ни самому себе, прочел на первой странице «Matin» жирный и крупный заголовок:

Трагическая смерть королевы экрана Мата-Гей

Вчера автомобильная катастрофа унесла от нас с трагической роковой внезапностью величайшую звезду экрана Мата-Гей, унесла в самом расцвете молодости, таланта и редкой, изумительной красоты…

Дальше следовало описание. В Компьенском лесу происходили съемки новой драмы из жизни Двора II империи. Мата-Гей играла роль одной из фрейлин императрицы Евгении. После съемок, уже перед вечером, целая фаланга автомобилей возвращалась в Париж. В головном автомобиле ехала Мата-Гей с одним из режиссеров и с двумя артистками.

Шофер, не желая переехать собаку, вертевшуюся под колесами, круто повернул и на бешеном ходу налетел на телеграфный столб. Мата-Гей и шофер — убиты на месте. Режиссер и обе артистки — легко ранены.

Адриан ощутил какой-то металлический вкус во рту. Он сделал сильное глотающее движение, еще и еще, чтобы не задохнуться. В самом деле, не хватало воздуха…

Всего два дня назад виделись они, и так же, как всегда, были опьяняющи их поцелуи и неотразимы их ласки. И вот глупый шофер, пожалевший собаку, не пожалел этой прекрасной Мата-Гей с ее прекрасной душой, дивным телом и почти гениальным талантом киноартистки. Да, гениальным. Говорилось кругом и отмечалось прессой, что за последнее время талант Мата-Гей окреп и вполне драматизировался. Это уже не была изящная, капризная куколка-танцовщица, это была актриса, актриса-женщина, умевшая глубоко чувствовать, переживать… Бульварные газеты не стеснялись намекать, и намеки эти были весьма прозрачны, что секрет пышного артистического расцвета неподражаемой Мата-Гей надо искать в ее увлечении каким-нибудь очаровательным принцем. Имя этого принца — на устах золоченого блестящего Парижа.

Содрогнулся Адриан, представляя, боясь представить себе Мата-Гей холодную, вчера еще гибкую, как лиану, сегодня — закостеневшую, с изуродованным лицом, размозженным черепом. Да, да, в автомобильных катастрофах это неизбежно… Адриан видел их несколько во время войны…

Им овладела физическая слабость, — это пройдет. А пока, пока нехорошо… Вяло так, беспомощно…

Овладев собой, оправившись, он помчится туда, на рю Лисбонн, чтобы узнать у черной Кэт все-все… Все подробности…

Вошел Бузни, успевший прочесть «Main». Вошел осторожно и тихо, как к больному. И хотя он принес папку рукописей, однако спросил, и это было скорей утверждение, чем вопрос…

85
{"b":"158055","o":1}