— Великолепно! А с французского мы переведем на английский, немецкий, итальянский, голландский, шведский и на русский. За все это я могу предложить триста двадцать тысяч долларов, примерно по тысяче долларов за каждую страницу. Ваше Величество не имеет ничего возразить против назначенной суммы?

— Ничего…

— Порядок уплаты следующий: треть я вношу в момент подписания условия, следующую треть — через шесть недель и, наконец, последнюю треть — по окончании рукописи. Возражений со стороны Вашего Величества не имеется?..

— Нет…

— В таком случае, когда вам будет угодно подписать условие?

— Да хоть сейчас…

— Прекрасно! Я захватил с собой готовый текст и чековую книжку.

— Вы очень предусмотрительны, господин Ван-Брамс!

— Ваше Величество, нельзя иначе! Необходимо ловить момент! Настроения меняются…

Этот «заказ» доставил Адриану большую радость. Весело, как никогда еще весело за последнее время, говорил он Бузни:

— Вот где можно будет отвести душу!.. В этих воспоминаниях!.. И вообще очень интересный труд… Я уже увлечен… А затем, затем, подумайте, Бузни… Это первые деньги, заработанные мной по-настоящему!.. И более чем кстати! Деньги нам нужны весьма и весьма!..

— Я так счастлив, так счастлив, как если бы это был мой собственный успех! — сиял Бузни.

— Да? — как-то значительно спросил Адриан, всматриваясь в него и прибавил задушевно, тепло:

— А знаете, милый Бузни, я виноват перед вами… Виноват…

— Чем, Ваше Величество? Чем? Наоборот, я всегда был так обласкан… И в лучшие дни, и теперь, в изгнании…

— Видите, бывали моменты, когда я сомневался в вас. Иногда мне казалось, что в тяжелую минуту вы можете… можете меня покинуть… Действительность же показала совсем другое. И вот я чувствую себя виноватым и каюсь…

— Ваше Величество, в данном случае виноваты не вы…

— А кто же?

— Я! Вернее, моя внешность! Бывают подлецы, мошенники и предатели с необыкновенно честной благообразной внешностью. И бывает совсем наоборот. Люди, более или менее порядочные, — от рождения, от Господа Бога загримированы какими-то темными личностями. И вот я, именно я, из этой второй категории. Лишний раз очарован благородным мужеством Вашего Величества…

— Мы обязаны всегда сознавать свои ошибки… А вот что, Бузни. У вас бисерный почерк. Не согласитесь ли вы писать под диктовку мои воспоминания. Так гораздо скорее пойдет…

— Соглашусь ли я? — с жаром воскликнул Бузни. — Это для меня будет таким наслаждением!..

Тратить на себя, на свои удовольствия в тех условиях, в каких он очутился, Адриан считал едва ли не преступлением. С грустью наблюдал он и слышал, и читал в газетах, что русская финансовая родовая знать живет широко, мотает деньги, кутит, украшает своих жен и любовниц бриллиантами, а русские офицеры, такие же самые беженцы, как и они, здесь, в этом самом Париже, влачат нищенское голодное существование в тяжелом физическом труде на заводах.

Но и помимо такой вопиющей контрастности, не понимал Адриан, как могут люди вечно веселиться дорогостоящим весельем, когда родина их вся в беспросветном трауре, захлестывается в крови и так трагически взывает о помощи…

Сам он, очень любивший верховую езду, считал себя не вправе купить лошадь. И лошадь, и ее содержание было бы именно той роскошью, с какой не примирилась бы его чуткая совесть. А брать манежных лошадей, этих разбитых кляч, было бы слишком дурным тоном для такого хорошего ездока, каким он был вообще, и для свергнутого короля, каким он был в частности!..

Но другому «его величеству» — случаю, суждено было безболезненно и к удовольствию, спортивному удовольствию Его Величества, разрешить этот вопрос.

Адъютант доложил ему:

— В манеже на авеню Анри Марен имеется чудесный выводной гунтер!.. Две капли воды ваш Гасдрубал…

— Не напоминайте мне про Гасдрубала! Душа болит! Нашему Бузни кто-то сообщил оттуда, что Гасдрубал ходит в упряжи и катается на нем мадам Мусманек… Да, так неужели — две капли воды? Вы почем знаете?

— Ваше Величество изволит помнить русского офицера Калибанова?

— Помню! Интервьюировал меня?

— Он сейчас берейтором в этом самом манеже и заведует отпуском лошадей. Он предлагает Вашему Величеству гунтера для прогулки… Кроме вас, никто не будет на нем ездить.

— Как это мило со стороны Калибанова! А что с их газетой?

— Все погибло! Сами еле-еле унесли свои головы, Калибанову еще повезло, а остальным…

Король начал ежедневно появляться верхом в Булонском лесу. На такой лошади, как мощный гунтер Альмедо, — не стыдно было показать себя всему Парижу, который, пользуясь всеми способами передвижения, до пешеходного включительно, посещает в известные часы Булонский лес.

Хотя Адриан для прогулок своих пользовался ранним утром, — конюх подавал Альмедо к воротам виллы уже к восьми, — однако все же попало в газеты, что Его Королевское Величество Адриан I, бывший монарх Пандурии, катается каждое утро в Булонском лесу. Кое-где появились даже фотографические снимки интересного всадника. При каких условиях и в какой момент сделаны были эти снимки, Адриан и сам не знал. Вероятно, каким-нибудь фотографом-корреспондентом он был «атакован» из-за прикрытия.

Гораздо бесцеремонней поступали фотографы-любители из англичан и американцев. Адриану приходилось отворачиваться от наводимых на него прямо в упор маленьких, поминутно щелкающих «Кодаков».

В газетах подробно описывались и лошадь, и всадник, его костюм, шляпа, цвет бриджей, фасон сапог и даже галстук.

Вообще все это лишний раз подчеркивало, что республиканский Париж гораздо больше интересуется бывшими королями, чем настоящими президентами.

В самом деле, торжественный приезд Мусманека с успехом подчеркнул это. Мусманеку до того хотелось упиться почестями официального приема, что он, елико возможно, ускорил свой визит в Париж. Тщеславие тщеславием, но было еще соображение, не лишенное здравого смысла: того и гляди большевики сметут демократическую республику, Мусманек с треском вылетит из дворца, и уже никто не будет чествовать его помпезной встречей.

А так, так он прибыл в столицу Франции в бывшем королевском, теперь президентском поезде. Хотя внешне церемониал весь был такой же, как и по отношению к Адриану в свое время, но все же сам Мусманек с завистью и тайной злобой чувствовал в глубине души разницу…

На Лионском вокзале выставлен был почетный караул, но, во-первых, знамя не склонилось, а, во-вторых, солдаты-зуавы, помнившие, как несколько месяцев назад молодцевато поздоровался с ними, пройдя вдоль фронта, молодой красавец-генерал в блестящей форме, со звездой и лентой Почетного легиона, разочарованно, с вытянутыми лицами, увидели невзрачного господина в пиджаке, боком вылезшего из салон-вагона и пробормотавшего что-то в свою бородку.

И все остальное в таком же духе. И хотя над отелем «Крион», где отведены были апартаменты Мусманеку, взвился пандурский флаг, хотя Эррио с Мусманеком облобызался как социалист с социалистом, хотя Мусманек обедал в Елисейском дворе и сопровождали его конные кирасиры, но какой-то червь, червь сомнения и зависти, мешал ему безмятежно почить на лаврах.

Мусманек завидовал ограбленному, бедно живущему в Пасси Адриану, завидовал его величавой внешности, завидовал его французскому языку, благородно-властным манерам, завидовал тому восхищению, с которым описывались прогулки верхом низложенного короля, все же сумевшего сохранить притягивающее обаяние, обаяние потомка древней династии…

И мнительный Мусманек терзал себя мыслью, что президент Думерг, такой же масон, как и сам Мусманек, по отношению к Адриану был бы гораздо предупредительней, много больше проявил бы и внимания, и почтения.

Газеты?..

Внешне нельзя было на них пожаловаться. В правой, буржуазной, печати было несколько интервью с Мусманеком, было несколько его портретов. Но все это без всякого пафоса, энтузиазма. Все это, оплаченное с первой до последней строчки, было честно отработано. И — только. Но Мусманек не зажег и не привел в восхищение интервьюеров, как зажигал и приводил в восхищение Адриан.