Сабик с недоумением повертел в руках конверт. Конверт не имел золотой полоски на левом поле, какой отмечалась корреспонденция княгини Сагитты. Он взял со стола нож для бумаг, поддел печать, на которой был оттиск незнакомого герба, вскрыл конверт и прежде всего глянул на подпись.

– Однако!.. – воскликнул он с еще большим удивлением.

Он обратился к началу письма, с глубоким вниманием прочел, пожал плечами и прочел еще раз. Потом подозвал поручика Заниаха и велел принести письменные принадлежности. Акубенс отложил головоломку, которую терзал третий день, и посмотрел на князя:

– Позволите быть вашим секретарем?

Сабик разрешил. Акубенс взял перо, опробовал его, пододвинул чернильницу, положил перед собой лист бумаги и выжидательно замер, готовый писать.

Сабик помедлил секунду, еще раз взглянул на подпись в полученном письме и, наконец решившись, проговорил:

– «Их сиятельствам князю Абраксасу Ахеа и супруге его Ахеа Аойде…»

Акубенс отнял от бумаги перо и поднял глаза на князя:

– Не можете же вы, ваше высочество…

– Оказывается, могу, – задумчиво ответствовал князь. – Вы пишите, полковник, пишите. Итак… «Их сиятельствам князю Абраксасу Ахеа и княгине Аойде Муните князь Шератан Сабик шлет наилучшие пожелания. Целую руку прекрасной княгине…»

– Так такие письма не пишут, – проворчал Акубенс.

– Ну и ладно, – пожал плечами Сабик. – Не понравится им мое письмо, так что ж?

– Не следует забывать, что он все-таки колдун, – заметил Акубенс осторожно.

– А вот у меня есть подозрение, что никакой он вовсе не колдун, – сказал Сабик, помахав письмом.

Они шли туда по страшной, отполированной до металлического блеска плоскости при свете дня, закрывая лица от мучительного здесь солнца черными вуалями. На закате люди в серебристых плащах ставили большой шатер, явно используя при этом колдовство, потому что все они шли, экономя силы, с пустыми руками. Абраксас запрещал Аойде смотреть, как на черной зеркальной глади появляется шатер, он и сам отворачивался, каменея лицом; Аойда не сразу заметила, что с каждым ночлегом людей в серебристых плащах становится все меньше. Ей стало ясно, что каждая ночь в безопасности покупается здесь ценою жизни одного из серебристых, но она так уставала за день, что ни говорить, ни думать об этом, когда наступала темнота, у нее не хватало сил и не было желания.

Пройт шел с ними – молчаливый, мрачный, но не отстающий ни на шаг. Аойда полагала, что Абраксас мог бы приказать серебристым избавиться от него, но Абраксас смотрел сквозь Пройта невидящими глазами и просто не замечал его. Пройт входил с ними вечером в шатер, ел в сторонке и в сторонке же ложился спать, всегда отворачиваясь, а утром выходил, так и не проронив ни слова. Серебристый плащ он бросил давно, решив, вероятно, что сейчас плащ является для него большей опасностью, чем враждебная пустыня, окружающая их.

Возможно, что он был и прав, думала Аойда. Она не знала, где и как он им завладел, и боялась думать об этом, но с тех пор, как Аойда увидела его в серебристом плаще, он очень переменился. Плащ, возможно, здесь был и ни при чем, и таким Пройта сделало все пережитое, но от самих плащеносцев Айда ничего хорошего не видела, и поэтому склонна была вить ненавистное одеяние, нежели приписывать изменения в ха-пактере своего друга – и даже чуть более, чем просто друга – его епазделенной любви, которая, как известно, может возвысить человека, но может и сделать грубым животным…

Однако очень скоро Аойда тоже научилась не замечать его; вернее, и на это у нее больше не оставалось сил. Как проклятие она воспринимала весть о том, что снова наступил рассвет и надо вставать на ноги и целый день брести на юг, лишь изредка останавливаясь для отдыха. И что это за отдых, скажите на милость? Тонкий княжий плащ приходилось сворачивать в несколько слоев чтобы сквозь него не жег нагретый камень, а жалкое подобие тени создавали серебристые истуканы, заслонявшие их от солнца своими плащами. Фляги пустели слишком быстро, и к вечеру Аойда молила небо лишь о том, чтобы побыстрее можно было войти в чудесную прохладу шатра, сесть на толстый пушистый ковер, увидеть перед собой кувшины, покрытые мелкими капельками росы, и блюда со свежими – свежайшими! – фруктами.

Ночь наступала внезапно, сразу после того, как расплавленная солнечная капля проваливалась за горизонт. Вдруг невесть откуда налетал ветер, стенки шатра вздрагивали – и трепетали уже до самого восхода, когда ветер так же внезапно Исчезал. Слушать свист ветра было жутко, но и к этому Аойда быстро привыкла и не замечала, и засыпала тотчас же, едва касалась головой подушки.

Однажды, когда уже казалось, что путь их будет длиться бесконечно, Абраксас взял ее за руку и махнул рукой вперед, когда она подняла к нему взгляд:

– Смотри… Смотри, совсем немного осталось.

Она глянула вперед и увидела на фоне черной пустыни и белесоватого выжженного неба замок, словно построенный из осколков радуги.

Аойда остановилась и долго смотрела на него; замок веселил усталую душу своим праздничным чудесным видом.

– Мы успеем дойти до вечера? – спросила она с надеждой.

Абраксас пожал плечами.

Они дошли до замка даже раньше. До заката оставалось еще три часа, как они ступили на мозаичную площадку перед высокими арочными воротами. Створки ворот блестели как золотые – да они и были золотыми.

Абраксас остановился перед воротами, задумался, прислушиваясь к чему-то внутри себя, оглянулся на свой сильно поредевший отряд – теперь, кроме Аойды и Пройта, с ним оставалось только трое плащеносцев. Потом он медленно поднял руку и ударил в золотые ворота дверным молотом, сделанным из киммерия в форме причудливого дракона, кусающего свой хвост.

Он ударил в ворота трижды, и ворота дрогнули, подались внутрь, открывая вход в замок.

Они вошли в безлюдный двор и огляделись. Огромный двор оказался заботливо ухоженным парком: вокруг сверкали на солнце чистой нежной зеленью аккуратно подстриженные газоны, извивались подстриженные самым причудливым образом обрамляющие их кусты и деревья, чьи кроны трудами неведомого, но несомненно искусного садовника, были превращены в невиданных животных. По дорожкам с мозаичным орнаментом, мимо фонтанов и пруда с плавающими по зеркалу воды лебедями Абраксас и Аойда прошли прямо к возвышающемуся посередине великолепному зданию, высоко возносящему к голубому здесь небу свои ажурные стрельчатые башни.

Аойда обернулась. Оставшиеся за воротами замка фигуры в серебристых плащах исчезли, как будто были порождением кошмара Жуткой Пустыни.

– Ну что же, – негромко сказал Абраксас. – Мы пришли.

Он взял Аойду за руку и повел ее в здание, невидимый привратник которого открыл перед ними высокие двери с витражом.

Остановившись на пороге, Аойда оглянулась. Пройт стоял перед входом – прямой, стройный и почерневший от дыхания пустыни. Он настороженно осматривался вокруг чуть суженными глазами, и впечатление производил весьма мрачное и опасное для радужного окружения волшебного замка, чудом оказавшегося посреди огромной пустыни.

Открывающиеся перед Абраксасом поочередно двери провели его и жену через длинную анфиладу комнат, где все было необычайно изящным и роскошным, в приготовленные для них покои. Они вдруг оказались в просторной комнате, где их ожидали свежие белые одежды, приготовленная ванна размером с небольшой бассейн, блестевшая прозрачной водой, и стол, уставленный самыми изысканными блюдами. Неведомо откуда рядом с ними появились молодые прелестные девушки, безмолвно окружившие их заботами и услугами. Аойда только и помнила, как взяла с блюда сочный персик, – и оказалась уже в бассейне, когда три девушки в облепивших их гибкие юные тела полупрозрачных одеждах, прикасаясь к ней ласково и неназойливо, мыли лицо и мягко массировали уставшее тело.

Абраксас, тоже окруженный прелестными мойщицами, блаженствовал в противоположном углу заполненного нежной благовонной пеной бассейна. Юная служанка подносила ему кубок с вином и кормила чуть ли не из уст в уста экзотическими фруктами; впрочем, и сама Аойда наслаждалась их вкусом таким же образом.