– Он дожидается периода штормов, – продолжала Эйли, – а потом надувает ушко и на нем уплывает куда-то.

– Так это пузырь? – догадался Батен. Эйли кивнула.

– Ага, – понял Батен. – И что дальше? Эйли пожала плечами.

– Он уплывает, откладывает икру и умирает. Вот и все.

– Ага. – Батен ничего пока не понял. – А при чем тут мы?

– А мы хотим его обмануть. Если мы будем вот так вот то и дело теребить ушки, он оторвется от дна не в период штормов, а на месяц раньше. Понимаешь, он будет думать, что мы – это шторм.

– А просто так его ото дна нельзя оторвать? – спросил он.

– А ты попробуй, – посоветовала Эйли.

Батен вспомнил, как попробовал оторвать листок, и не стал.

Довод на счет штормов, однако, показался ему сомнительным. Он посмотрел на соседнюю делянку, где загорелый таласар деловито шлепал в своей трепалке по воде. Все сооружение качалось, шаталось так, что, казалось, оно вот-вот развалится, и чем-то напоминало Батену огромный ткацкий станок.

– А зачем?

Эйли не поняла.

– Зачем нужны ушки?

Она уставилась на него широко раскрытыми глазами. Потом до нее дошло:

– Ты? Не знаешь? Зачем? Нужны? Ушки? – Ее изумление было неподдельным. Кажется, она бы меньше удивилась, если бы у Батена вдруг выросли крылья, и он вспорхнул бы и улетел на свое Плато.

Батен терпеливо повторил:

– Да, представь себе, я совершенно не знаю, для чего нужны ушки. Вы их что – едите?

– Они несъедобные, – презрительно фыркнула Эйли. Потом рассмеялась: – Это же знают даже маленькие дети! Ведь без ушек не было бы Таласа, – сказала она так, будто повторила чьи-то слова.

– Да? – неопределенно произнес Батен.

Эйли вздернула подбородок и сказала, поведя рукой вокруг:

– Эта прекрасная страна называется Талас.

И эту фразу и жест она тоже позаимствовала у взрослых, но гордость, с которой фраза была произнесена, казалась неподдельной и не заимствованной.

Батен помимо воли огляделся. Унылая равнина, расчерченная под линейку и залитая водой, отнюдь не показалась ему прекрасной. Нависающая над ними так, что казалось – она совсем рядом – Стена, да, была хороша… Словом, определение «прекрасная» не совсем подходило для того, что его сейчас о, окружало. Да и – во всяком случае, формально – Талас не был совсем уж страной: наверху его считали частью Империи, ее вассалом и данником. К тому же… Он опустил глаза и сказал серьезно:

– Это твоя родина, не моя.

Эйли, впрочем, не поняла.

– Разве это не похоже на поля на Плато? – наивно спросила она. – Плоская зеленая равнина?..

– Совершенно не похоже, – ответил Батен. Думать об этом и вспоминать совершенно не хотелось, и он вернулся к прежней теме: – Из ушек делают морской шелк?

– И еще много чего, – оживилась Эйли. – Весь Талас держится на морском шелке и ушном клее.

Сверху на них упала тень. Батен поднял голову; на гребне над ними стоял Кратерис.

– Ты сильно устал? – спросил он. – Может, пройдем по рядку до заката?

Батен взобрался на гребень, встряхнулся от густого бульона воды.

– Да, можно, – сказал он неуверенно. – Если покажешь, как это делать.

Кратерис кивнул:

– Покажу. А то люди вон по второму-третьему дню работают, – добавил он, оправдываясь. – Этак у них все ушки всплывут, и нам лишнюю неделю придется здесь сидеть, до самых штормов.

– Конечно, – согласился Батен. – Мы же работать сюда приехали.

Длина делянки – семьсот ярдов; и такая же ширина. Рядок – это те же семьсот ярдов; а ширина – всего десять. Рядки отделены друг от друга строем воткнутых в дно шестов. Работа проста до отупения: сиди и крути педали все семьсот ярдов – остальное трепалка делает сама. То есть треплет ушки. Барабан подгребает под себя воду прицепленными к нему лопатками и теребит разостланные по ее поверхности ненадутые лопухи, изображая для них осенний шторм. Чтобы процветал прекрасный Талас. А когда упрешься в стенку, перетаскиваешь трепалку на следующий рядок – и крутишь педали в обратном направлении. Иногда приходится спрыгивать посреди делянки и с тихими проклятиями скручивать с барабана намотавшееся ушко… Было все-таки что-то странное в этом непрестанном бороновании воды во славу Таласа. Как в ношении воды решетом или толчении ее же в ступе. Как пяление – оно же глазение – на новые ворота.