Один лишь Абраксас стоял посреди запустения. Он смотрел на серебристые коконы, и окрепший голос в его голове повторял слова из его сна: «Вот слуги твои… Они поведут тебя… Жду тебя, зову тебя…»

И точно во сне, сверкающие коконы зашевелились и начали подниматься. Теперь это были не бесформенные комья. Серебристые складки расправились, превратились в ниспадающие до земли плащи, с ног до головы окутавшие человеческие по очертаниям фигуры… Только за прорезями их капюшонов вместо виденной во сне бездонной тьмы видны были глаза. Фигуры в серебристых плащах стекались со всех сторон площади и становились вокруг Абраксаса на почтительном расстоянии, образовывая идеальный круг; их было ровно две дюжины.

«Вот слуги твои… Они поведут тебя…»

А во всем городе уже слышался шум… Уже звонили колокола – но не набат, а что-то праздничное… Народ хлынул с улиц на площадь – и уже те, кто только что улепетывал, возвращались радостные, словно узнали благую весть… И все толпились за спинами серебристых плащей, и лица их сияли восторгом.

«Они все пришли приветствовать меня!» – понял Абраксас.

– Вот он, наш государь! Ура!

– Слава Товьяру, где рождаются великие государи! Ура!! Ура!!! «Вот слуги твои…»

…Когда на главной площади пробило час ночи, Абраксас резко поднялся со своего места, и наместник Императора на полуслове прервал свою речь в честь нового государя, состоящую из одних превосходных эпитетов, и замер с поднятым кубком, с опаской глядя на изменившееся лицо своего нынешнего властелина.

Абраксас растерянным взглядом обвел ряды столов, за которыми замерли его новоиспеченные подданные.

– В чем дело, ваше величество? – куда более растерянно произнес помертвевший от страха наместник. – Я только хотел сказать…

– Что это? – сказал Абраксас, глядя на стол перед собой.

Его тихий голос громом прозвучал в мертвой тишине. Наместник вытянул голову.

Перед государем на столе среди прочего великолепия посуды и яств стояла простая скромненькая плоская тарелка с рисунком: карикатурный сокол, съежившись, крыльями прикрывал голову от летящих на него румяных яблок; яблоки образовывали на тарелке каемку, и на красном боку одного из них развалился в вольной позе пухлый наглый червяк; картинка могла бы показаться забавной, если бы в ней не заключался намек. Поняв это, наместник забормотал растерянно:

– Простите, государь, это я не уследил. Должно быть, это попало сюда среди подарков старшин. Я немедленно выясню и накажу!

– Нет! – оборвал его Абраксас. Он взял в руки тарелку, повертел ее в руках, – Я выйду, продолжайте без меня. – И, не дожидаясь ответа, пошел из зала.

Он шел мимо замерших в испуге гостей, мимо кузин, сидящих в окружении великолепных кавалеров, мимо провожающих его глазами вельмож, мимо какого-то смутно знакомого старика в дурацких очках, мимо стоящих на страже у дверей двух серебристых. Выскочив в пустой коридор, Абраксас ускорил шаги; он почти бежал, пока не оказался в покоях, которые только сегодня днем были покоями наместника и были вручены ему вместе с ключом от города и всем этим дворцом в придачу.

Какое-то время он стоял, прислонившись лбом к холодному стеклу окна. Прохлада успокаивала, но не лечила от глухой тоски, заполнившей его сердце.

И это – обещанное сном величие? Как мерзко!.. Он с отвращением вспоминал то, что произошло сегодня. Появление серебристых шаров… Нападение на беззащитных людей на базарной площади и превращение их в плащеносцев… Триумф, с которым его приветствовали и вели по городу к этому дворцу… Как Имперский вельможа, всегда такой чопорный, глядевший на товьярцев как на полудикарей, стелился перед ним как записной лизоблюд – вряд ли он стал бы так пресмыкаться перед самим Императором… И как он небрежно, как должное принимал все эти почести, с каким наслаждением он отдавал распоряжения и смотрел, с какой поспешной подобострастностью его распоряжения исполняются…

И вот в одно мгновение Абраксас будто вынырнул из отупляющей эйфории собственного всевластия и восторженности, охватившей его и весь город… Только что он принимал все это как Должное – а сейчас ему было противно и стыдно. Что же случилось? Что произошло?

Часы пробили полночь… Нет, час… И в тот же миг он отрезвел, очнулся. Почему? Он вспомнил тарелку с ерническим рисунком и поднял руку – тарелка все еще была у него в руке. При чем здесь эта ерунда? Он отшвырнул тарелку, и та с сухим звоном разбилась вдребезги.

Абраксас прошел в спальню, он хотел повалиться на постель, отдохнуть хотя бы телом, потому что для души отдыха не предвиделось.

– О Небеса!.. На постели сидела принаряженная и умело подкрашенная юная дочь наместника и смотрела на Абраксаса восторженными и влюбленными глазами.

– Государь мой! – сказала она, когда он замер на пороге, встала и тут же начала раздеваться.

Абраксас попятился. Он с треском захлопнул за собой двери и пошел искать успокоения в другом месте.

Двумя комнатами дальше он обнаружил притулившийся кожаный диван, предназначенный, видимо, для сменного телохранителя наместника. Абраксас не думая рухнул на него; в диване что-то хрупнуло, но он выдержал.

…Одиноко спящего здесь государя, накрывшегося с головой Плащом Тевиров, слуги обнаружили через несколько часов и с аккуратностью перенесли в спальню, раздели и уложили, как подобает государю…

…Утром государь пробудился рядом с прекрасной дочерью наместника, так и не припомнив, как из пиршественной залы он попал сюда, вызвал прямо в спальню наместника и начальника ополчения города, отдал, не поднимаясь с постели, им необходимые распоряжения, повелел оставить его одного. Вернее – с юной девицей и не тревожить…

…А недалеко за полдень, под восторженные возгласы горожан, государь во главе ополчения и отрядов добровольцев покидал моментально покоренный город…

…Поход войска Абраксаса-колдуна на юг начался…

Он даже разговорил было квелого после вчерашнего купца, как вдруг заметил, что тот, замерев на полуслове, смотрит куда-то поверх его плеча и взгляд его изменяется: только что полусонные глаза на какое-то мгновение стали удивленными, а потом зрачки заметно расширились и взгляд остекленел, стал как будто слепым.

Аойда не думала, что будет вспоминать этот день всю жизнь.

Начался он вполне обыкновенно: Аойда проснулась под ля мечей – во дворе замка мечники тренировались, совершенств; боевые приемы. Затем был завтрак, и тетя тщательно следила осанкой Аойды, чем, разумеется, портила ей все удовольстви После завтрака тетя послала Аойду за корзинкой с рукоделием, девушка, перемигнувшись с кузеном Абантом и сказавшись, что ей надо написать письмо матери, уединилась у себя в коми те, а потом, таясь от горничных, спустилась во двор и вышла ворота замка.

Несколько минут спустя в те же ворота выехал кузен Абант вдвоем с Пройтом; Пройт, как всегда, завидев Аойду, спешилс помог благородной девице сесть в седло, а сам пошел рядом, держась за стремя.

Так случалось довольно часто в погожие дни, и все знали, что дядюшка, несмотря на ворчливое неудовольствие супруги, смотрел на эти совместные прогулки племянницы с молодыми людьми сквозь пальцы не в последнюю очередь потому, что доверял сыну.

И, конечно, его наперснику и старшему другу Пройту.

Пройту недавно исполнилось двадцать, а первое свое боев крещение он принял шесть лет назад в битве при Л'Каибе ист пор не раз показывал себя смелым воином. Однако Пройт был недостаточно родовит, чтобы питать надежды стать рыцарем, слишком молод, чтобы стать командиром отряда мечников, поэтому дядя Аойды барон Гириэй Ферет, под чьим началом служил Пройт, счел наилучшим выходом определить его в приближенные к своему сыну – а там пусть сам попытается пробиться в жизни. К тому же и баронету, которому еще не исполнилось пятнадцати, не мешало иметь при себе старшего друга, имеющего за плечами опыт жизни и опыт сражений.