– Я выйду во двор и подожду у подъезда, – покладисто ответила Эйли и выскользнула из комнаты.

Утренний двор напоминал мрачное ущелье: предутренний сумрак лишь кое-где разгоняли редкие фонари, было пусто и тихо. Только перед соседним подъездом переминалась с ноги на ногу оседланная лошадь.

Эйли несмело приблизилась и встала в нескольких шагах, разглядывая большую, красивую голову лошади. Она до сих пор не могла привыкнуть к этим большим грациозным животным, но ее так и тянуло к ним. Глядя лошади прямо в большие, влажные, карие глаза, Эйли стала медленно приближаться к ней. Та стояла, настороженно косясь, пряла ушами и неуверенно переступала копытами, однако с места не трогалась. Подойдя вплотную, Эйли осмелела и протянула руку, чтобы погладить животное. Но тут с лестницы донеслись торопливые шаги, и Эйли поспешно отошла в сторону.

Из дверей подъезда торопливо вышел молодой мужчина, отвязал лошадь и вскочил в седло.

Эйли услышала, как что-то негромко звякнуло о мраморные плиты двора.

– Сударь! – окликнула она. – У вас что-то упало…

Всадник чуть тронул лошадь с места и осмотрелся вокруг. Эйли подошла, подняла с пола короткий стилет и подала его всаднику. Тот взял его, вложил в ножны и протянул руку к кошельку.

– Не надо. – Угадав его намерение, Эйли отступила. Молодой человек глянул на нее пристальнее.

– Простите, кажется, я действительно ошибся, – сказал он с легкой улыбкой. – В таком случае – благодарю вас, сударыня.

Он низко поклонился Эйли. Возможно, это было чуть неучтиво и кавалеру следовало сойти с седла, но может, он спешил? И Эйли не стала придираться.

– Ну что вы, сударь. – Она сделала ответный реверанс.

На том и расстались.

Эйли посмотрела вслед всаднику, пока он не скрылся под Каретной аркой, а потом собралась было вернуться к своему подъезду, но остановилась, привлеченная блеском на мраморной плите. Она наклонилась и подобрала толстое семигранное стеклышко.

«Выпало из рукояти стилета!» – догадалась она и подалась было в ту сторону, куда уехал молодой человек, но тут же спохватилась: всадник был уже далеко и кричать было бесполезно. Тогда Эйли пожала плечами и положила стеклышко в сумочку.

Вскоре вышла госпожа Шаула, и Эйли порадовалась, что та не видала ее новое приключение; они прошли по двору наискось и вышли в Храмовую арку.

Издали Пантеон вовсе не казался огромным, а Эйли он напоминал затейливо украшенный воздушный торт, который она видела на Празднике Гильдерских Хартий; ей тогда тоже достался кусок, но она жалела, что торт разрезали и съели.

Стоял Пантеон в миле от Дворца, ниже его и к тому же в середине идеально круглого искусственного озера, берега которого были облицованы розовым туфом; к нему через озеро было проложено семь радиальных дорог по изящным подвесным мостам.

Около получаса занял у Эйли с Шаулой путь к Храму Всех Богов; в это раннее время вокруг никого не было видно.

Громада Пантеона загораживала восходящее солнце; по мере приближения к нему, здание начало подавлять своей мощью. Шаула чувствовала себя букашкой; Эйли же вовсе не угнетала нависающая над ней махина – наоборот, здесь она наконец избавлялась от дурацкого чувства, что ей чего-то не хватает. Это чувство мучило ее уже не один день: ей не хватало Стены… Пока она ехала по Плато, пока спускалась с окраинных гор, все еще было более или менее в порядке – какая-то, пусть эфемерная, замена Стене находилась, но вот она оказалась на Равнине, и сразу же стало не по себе, и сразу Эйли начала выискивать подобия: далекую полоску леса, скалу, даже холмик, даже ограду или просто стену здания… Но всего было мало, все было не то.

И вот – Пантеон.

Эйли даже не сразу вошла в него, а постояла возле, глядя перед собой. Бедная Шаула, видимо, подумала, что девушка уже начала молиться по-своему, по-таласски, и отошла в сторонку, не стала мешать – дело-то ведь святое…

А Эйли припомнила старинное предание, которое гласило, что когда более двух веков назад Пантеон, возводившийся больше ста лет, был наконец построен, этих портиков в нем не было. По Высочайшему указу несколько вельмож были посланы посмотреть, точно ли храм готов и все работы завершены; все эти вельможи вышли из Пантеона, помешавшись в рассудке. Император послал других вельмож – с ними случилось то же самое; между тем строители и ваятели, чьи отцы и деды начинали возводить Храм, работали там без малейшего вреда для себя. Тогда в Пантеон на рассвете пошла Целено, княжна из-за Края Земли. Помолившись на пороге, она вошла, и ее не было несколько часов, а в полдень она вернулась. «Чувства трепещут при мысли о том, что этот огромный чашеобразный купол ничем не поддерживается, – сказала она. – Разум же знает, что купол упасть не может. И из-за борьбы между разумом и чувствами случается умопомешательство». Император спросил: почему же с ней не случилось того, что случилось с теми вельможами, среди которых, без сомнения, были храбрые и мудрые люди? И прекрасная Целено ответила: «Государь, я приехала сюда из страны, где Край Земли постоянно висит над головою – и не обрушивается. Я к этому привыкла с детства, как привыкли и те, кто работает сейчас в Храме». «И что же, – спросил Император, – этот чудесный Храм так и не увидит паломников, потому что только сумасшедший решится войти в него без страха повредиться в рассудке?» И тогда сказала премудрая Целено: «Отчего же, Государь? Прикажи строителям поставить в храме колонны, и сердца входящих в Храм избавятся от смертельного трепета». И спросил Император: «Разве возможно выстроить колонну такой высоты, чтобы она достигала высоты потолка и не рушилась под собственной тяжестью?» И сказала Целено, лукаво улыбнувшись: «Что же, пусть колонны не достигают потолка».

Так ли это было или нет, но Пантеон был разделен рядами этих могучих колонн на восемь секторов. Один из этих секторов был обращен к многочисленным дверям и воротам и служил чем-то вроде вестибюля – в остальных размещались святилища Богов, которым поклонялись народы, населяющие Империю. Главным из них был, конечно, Небесный Владыка, статуя которого, самая величественная, располагалась напротив входа в Пантеон. Остальные считались Богами-Учениками и помощниками Небесного Владыки, Бога-Властителя всего сущего, Бога-Творца мира. Их было шестеро, и молящиеся предпочитали обращаться к ним, потому что Творца чтили и благодарили все, но никто не смел отвлекать Его своими ничтожными просьбами, поэтому каждый возносил свои молитвы одному из Его Учеников, который и решал, достойны ли эти мольбы, чтобы ради них Владыка Небесный отвлекся от Дел Своих и обратил Взор Свой на пылинку малую, которую сотворил Он походя, всего лишь во Сне Своем и милостиво оставил существовать в необъятности Владений Своих – Небес.

Изнутри Пантеон казался еще больше, чем снаружи. Шаула поеживалась: ей входить под возведенные под самое Поднебесье своды в одиночестве казалось немыслимым. Но она знала, что таласары молятся своим Богам на рассвете – и никогда в другое время! – и не как все нормальные люди, скопом, а именно в одиночестве. И из храмовой обслуги как назло никого не было – спят они еще все, что ли! Но и стоять перед Храмом и не войти было как-то неприлично: вдруг Владыка обидится? Поэтому Шаула шагнула внутрь, склонилась перед Небесным Владыкой, чье огромное изваяние, установленное в противоположном конце Храма, отсюда казалось не таким уж и большим, и стала истово благодарить его, стараясь не сказать лишнего. А Эйли тем временем, отвесив на три стороны поясные поклоны, прошла влево, в придел Бахра и Бахрейн…

Таласары общались с Творцом через Бахра, который по Его Желанию создал Обрыв, отделивший Океан от суши и научивший людей мореплаванию и иным морским ремеслам. Бахр и воплощал собой Океан, а жена его, Бахрейя, океанское мелководье и все прибрежные воды. Так полагали в Империи. У таласар был несколько иной взгляд на этот предмет (как, впрочем, и на всю Историю Сотворения), и они более чтили ласковую Бахрейю, воплощавшую для них теплые и сытые Отмели, чем грубоватого и не очень-то приветливого Бахра, насылавшего порой на Талас шторма, огромные волны и прочие напасти – может быть, из мести, а может, от ревности.