«Не торопи события», — подумала я, проснувшись. Джош безмятежно спал, его светлые ресницы спокойно лежали на щеках. У меня онемели кончики пальцев — такую щемящую нежность испытывала я к нему. (Интересно, в какой части тела поселяется любовь? В сердце, бьющемся за решеткой в груди? Или все-таки в кончиках пальцев, когда кажется, что кровь сейчас просто выплеснется наружу через них?) Я всегда считала любовь борьбой: с самой собой или с мужчиной-противником. Борьбой, из-за которой не стоило сильно переживать, а тем более показывать, что переживаешь. Борьбой с собственными наивностью и цинизмом. Но сейчас все было иначе. С ним я чувствовала себя в безопасности. Он не был соперником или врагом, не был тираном, не был ни жертвой, ни преступником. Он был моим братом, моей недостающей второй половиной.
И тело его подходило к моему — наши тела вписывались друг в друга, как детальки в детской игре. Я засыпала в его объятиях и спала так, как будто впервые узнала, что такое сон. И просыпалась счастливая, словно впервые познавая счастье.
Но я не хотела забегать вперед, не хотела ничего планировать. Даже думать о будущем не могла. «Не торопи события, — без конца повторяла я себе. — Не думай ни о чем. Расслабься и пари.»
Телефонный звонок вторгся в наш покой, как змей в мир Адама и Евы. Я вздрогнула и схватила трубку. Проснулся Джош, и ему пришлось слушать наш разговор с Беннетом.
— Я не знаю, когда уеду. Я жду, когда вернется Бритт… Нет, не знаю когда. От нее ни слуху ни духу… Ну конечно, я скучаю по тебе… Ну, конечно…
Догадался ли он по голосу, что я и думать о нем забыла, что его больше не существует для меня, что он теперь лишь призрак, тень? Думаю, нет. По профессии психиатр, он был сознательно равнодушен к проявлениям человеческих чувств. Наверное, он был самым легковерным из мужей; его было так легко обмануть, потому что он сам предпочитал обманывать себя. Но мне это претило. Какой смысл жить с человеком, которого постоянно норовишь обмануть? Я знаю, многие так живут. Это так называемое супружеское лицемерие, «ложь во благо», «случайные» интрижки, которые не нарушают привычный жизненный цикл. Но в том-то и дело, что нарушают. Иначезачем же они нужны? Зачем мужчине и женщине связывать свои судьбы, как не затем, чтобы обогатить душу, раздвинуть границы сознания, порвать со старым и по-новому устроить свою жизнь? В конце концов, ритмическое движение, рано или поздно приводящее к оргазму, — это далеко не все, что нужно человеку для счастья. С оргазмом может помочь и искусственный член.
Мне было нелегко полностью отдаться своему чувству к Джошу. Я все искала какие-то зацепки, следила, не появятся ли в нем признаки агрессивности, самодовольства, желания помыкать мной. Боялась я и другого: что вдруг он почувствует разочарование, грусть…
— Это не поможет, — бормотала я, когда он начинал ласкать, гладить, целовать меня, и мы снова начинали заниматься любовью.
— А вдруг поможет, — отвечал он с хитрой усмешкой в глазах. — Ведь должно же хоть что-то нам помочь!
Я смеялась. Он медленно двигался во мне, заполняя все мое существо, заставляя забыть о страхе. Он был большой и горячий, и я представляла его себе в виде леденца, карамельки, какой-то невыразимой сладости. «Как я люблю его!» — думала я и чувствовала, что полностью растворяюсь в нем, принадлежу ему до конца. Я была так захвачена его чувствами, его щенячьей радостью, что, находясь на грани оргазма, все никак не могла преодолеть эту грань. Так было вчера, и позавчера, но, что самое странное, меня это не беспокоило. В свое время мы придем к гармонии — или не придем. Я не хотела принимать решений сейчас, не хотела влиять на будущее. Я знала только, что люблю это смешное лицо, эту пушистую рыжую бороду. Это чувство уже само по себе было таким чудом, таким небывалым даром небес, что я не испытывала ничего, кроме благодарности судьбе за то, что мы встретились с ним.
— Ты не представляешь, какие мы с тобой счастливые! — сказал Джош, целуя меня в глаза, в морщинку между бровей, в подбородок и нос.
— Представляю, — отозвалась я. Но не решилась добавить: — Я тебя люблю! — хотя оба мы знали это наверняка.
В этот вечер Курт Хаммер пригласил нас на ужин в японский ресторан. Он расположился за столом в углу в окружении двух бывших жен, женщины, близкой ему сейчас, личного секретаря, мужчины сиделки и пробивающей себе дорогу молодой актрисы, которая прислуживала у него.
Это была обаятельная рыжеволосая девчонка по имени Лиана с индейским овалом лица и нечеловеческим гоготом; она привела своего ухажера, круглого дурака по имени Ральф Батталья, который сколотил свой миллион, питал слабость к наимоднейшим теориям самосовершенствования и стремился выглядеть калифорнийским Халилом Джебраном. Он был высок, строен и седовлас, носил усы и «дашики» [4](что всегда вызывало во мне чувство протеста, поскольку я не разделяю идеи черного национализма).
— Я больше не говорю о своей бывшей жене «моя экс-жена», — заявил Ральф, угощаясь икрой, — потому что это звучит так, будто она экс-человек.
— Да, это нехорошо, — заметил Курт. — Перед вами две мои экс-жены.
Сидевшие рядом очень моложавые японки прыснули со смеху. «Не может быть, чтобы они на самом деле были так молоды, просто они хорошо сохранились», — подумала я.
— Согнуть английский язык в бараний рог не означает создать новую религию, — заявил Курт. — Что это за экс-человек такой?
— Я хочу сказать, что она имеет право считаться личностью, даже перестав быть моей женой… — объяснил Ральф, сам явно не понимая, что говорит.
— Это интересно, — сказал Курт смеясь. — Может, для нее это лучшее, что могло произойти. Видите ли, иногда, избавившись от мужчин, женщины начинают процветать. Сколько раз я это наблюдал! А мужчина, потеряв женщину, места себе не находит, не знает, куда себя деть. По-моему, мужчины и есть слабый пол. Н-да, — с этими словами он глотнул сакэ.
— Я бы не стал употреблять слова «сильный» или «слабый». Это оценочные понятия. Давайте скажем «иной», — заметил Ральф.
— А чем вам, черт побери, не нравится «сильный» и «слабый»? — взорвался Курт. — Может вы вообще хотите отрезать яйца английскому языку?
Тут Ральф понял, что его загнали в угол, потому что больше не мог найти подходящих штампов для выражения своих дурацких идей. Он извинился и вышел, наверное, пошел в туалет, проверить, все ли на месте у него самого.
— Таких законченных идиотов у тебя еще не было, — сказал Лиане Курт, когда Ральф отошел достаточно далеко.
— Да, голова не самое сильное его место, — согласилась она. — Но зато он любитвыписывать чеки.
Вернувшись, Ральф немедленно подтвердил справедливость ее слов.
— Спасибо, — ухмыляясь, поблагодарил его Курт. В дни своей богемной жизни в Париже Курт достиг высочайшей виртуозности в умении вкусно поесть за чужой счет. Теперь, когда он стал старым и утратил прежнюю подвижность, он принимал гостей у себя. Но для Ральфа он сделал исключение.
— Доброй ночи, — пожелал Курт, помахав нам беретом, когда его вели к машине две бывшие японские жены. — Заходите ко мне, не забывайте!
— Великий старик, — сказал Ральф, провожая глазами Курта и даже не догадываясь, как ловко его провели.
Что касается меня, то я никогда не доверяла людям, злоупотребляющим словом « великий«.
Потом Ральф обратился к нам с Джошем:
— Я хочу вам кое-что показать, — сказал он. — Судя по вашим стихам, вам должно понравиться…
Мы весело переглянулись.
— Что бы это могло быть? — спросил Джош.
И мы поехали к Ральфу домой. Хотя можно ли назвать домом то, что открылось нашим изумленным взорам. Да никогда! Все-таки «дом» подразумевает что-то человеческое, домашнее, а этого здесь как раз и в помине не было. Как бы это получше определить: «холостяцкое жилище»? «квартира» Ральфа? Но это был большой особняк. Есть такой сорт людей, которые с удовольствием поселились бы в «Блумингдейле», если бы это считалось престижным. Ральф был как раз из таких. Его «дом» был жилищем особого рода: такие существуют только в Калифорнии, и живут в них суперсовременные разведенные мужчины средних лет с искусственными волосами. Археологи будущего будут, наверное, поражены, раскопав эти сооружения, и еще поломают себе голову, пытаясь понять, для каких целей они использовались.
