Девушка-рабыня, конечно, будет иметь много подруг. Это, безусловно, почти всегда девушки в таких же ошейниках, как и она. Друзья ее господина часто приводят с собой в гости своих собственных девушек, и с ними, после обслуживания мужчин, она может подружиться, болтая на кухне. Мужчины иногда могут обмениваться этими девушками между собой, но обычно они так не делают. Большинство хозяев с удовольствием владеют своими рабынями, особенно если они им нравятся. Она также может встречать девушек на улице, сталкиваясь с ними в ближайшей округе или когда она отправлена с поручениями. Девушка-рабыня почти никогда не имеет недостатка в подругах. Конечно, вероятнее всего, они такие же простые рабыни, как она сама. Женщины желают в глубине души быть красивыми, беспомощными, порабощенными животными, которыми владеют и командуют хозяева. Ошейник дает им ясно понять, что их мечта определена законом; что действительно их грезы, к их радости, стали реальностью. Они знают, что они на своем месте и останутся там. Они счастливы.

Стоит коротко отметить «усиливающий эффект» ошейника. Ошейник часто служит не только для того, чтобы высвободить женскую сексуальность и расковать глубину ее натуры, но он также ведет к их углублению и усилению. Осознавая себя бесправным животным, имеющим хозяина, принуждаемым к подчинению, кем-то, кто должен повиноваться во всем, кто должен целиком отдаваться своему хозяину, не утаивая ничего, рабыня может быть доведена до почти мучительно исступленных вершин оргазма, испытывая чувства и наслаждения, возможно, жестоко навязанные ей, о которых свободная женщина, в своей свободе, не может даже мечтать.

Еще одна причина, почему девушки склонны носить ошейник с удовольствием и гордостью, кроме привлекательности ошейника и его соблазнительности, редко упоминается. Она заключена в том, что ошейник в своем роде служит символом интересных различий среди женщин. Он, подобно закрепленному знаку собственности, свидетельствует о ценности товара, на котором прикреплен. «Достаточно красивая, чтобы быть в ошейнике» — таков горианский комплимент, хотя, возможно, довольно-таки грубый и такой, который, вероятно, никто не захочет сказать открыто в адрес и в лицо свободной женщине. «Ее ноги достаточно красивые, чтобы быть ногами рабыни» — таков другой такой же комплимент. Если свободная женщина услышала бы такой комплимент, она была бы шокирована. Но она может заинтересоваться, на самом ли деле она достаточно красива для ошейника и достаточно ли красивы ее ноги, чтобы быть ногами рабыни. И если потом, спустя какое-то время, она будет закована в ошейник, она получит ответы на свои вопросы. Обычно попадают в рабство самые лучшие, самые женственные и желанные женщины. Это вполне логично.

Для работорговца может существовать много опасностей, связанных с поимкой женщин для рабовладельческих рынков. Он не хочет идти на риск, если тот неоправдан. К тому же он должен заботиться о своей репутации. Когда работорговец ведет караван рабынь на рынок, он хочет, чтобы это была цепочка красавиц. Также, безусловно, очевидно, что он всеми силами стремится сделать на этих женщинах деньги. Таким образом, в его интересах представить на торги товар самого высокого качества, который он мог добыть. Так, ошейник является символом превосходного качества женщин. В сущности, он говорит: «Вот женщина, которую хотели мужчины. Вот женщина, которую мужчины сочли достаточно красивой и достаточно желанной, чтобы обратить в рабство». Девушка-рабыня, в тунике и ошейнике, дрожащая, стоит на коленях перед причудливо одетой, надменной, высокомерной свободной женщиной. Может быть, она ударит или пнет рабыню. Но кто из них на самом деле женщина высшего порядка? Многие горианцы верят, что это девушка, которая стоит на коленях на камнях.

Но «официально», конечно, функции ошейника просты. Он служит, чтобы отметить девушку как рабыню и указать ее хозяина. Конечно, истинная важность здесь состоит не в самом ошейнике, а в том, что он обозначает факт рабства. Это состояние также может быть выражено многими другими путями, например такими приспособлениями, как наручники или браслеты для ног и даже кольцо. Но я думаю, что не существует действительного соперника у ошейника.

Это очень весомое свидетельство рабства, особенно на девушке. Он красив, и шея кажется наилучшим местом для этого символа рабства. На горле он откровенно выставлен напоказ, чтобы все его видели. Можно с первого взгляда увидеть, что девушка — рабыня. К тому же шея красива, нежна и беззащитна. Каким подходящим он кажется здесь, на этом нежном, видном и уязвимом месте, сделанный из стали, кожи или цепи. Где еще на теле он может быть помещен, чтобы его неизбежность была бы более очевидной? Безусловно, тонкая шея диктует такое размещение. Но и психологически, куда его можно было бы поместить с большим преимуществом? Где еще на теле он может быть помещен, чтобы его надежность, эффективность и его значение были бы лучше донесены до сознания очаровательной пленницы?

Ошейник имеет и другие удобства. Например, он может быть полезен, чтобы водить рабыню, так как имеет кольцо, к которому можно прикрепить веревку или поводок с замком, который может быть пристегнут прямо к ошейнику. Он также полезен в сочетании с другими скобяными изделиями для привязывания ее к деревьям или к кольцу для рабов. К ошейнику можно привязать руки рабыни, и она не сможет защитить свою красоту от посягательств хозяина. Наконец, многие животные носят ошейники. У животных шея кажется естественным местом, чтобы поместить такое приспособление для опознавания и управления. Девушка-рабыня тоже, безусловно, животное, имеющее хозяина. Таким образом, кажется правильным, что она также носит это приспособление на этом же месте.

Я смотрел вниз, на рабыню передо мной. Она подняла ко мне голову.

— Спасибо тебе за ошейник, мой господин, — прошептала она. — Я — твоя, и я люблю тебя.

Я взял ее руки в свои и присел, подняв их и дотронувшись ее маленькими пальцами до моего лица.

— Мой господин снял маску! — сказала она удивленно. — Но это не имеет значения, — она невесело засмеялась, — ведь я надежно и хорошо закрыта капюшоном.

Я отпустил ее руки и встал перед ней. Она немедленно приняла позу угождающей рабыни. Я внимательно осматривал ее. Она была вполне красива, бывшая мисс Хендерсон, теперь всего лишь бесправная, безымянная рабыня у моих ног.

Затем я, взяв ее за подбородок, указал ей, чтобы она поднялась с пяток. Она проделала это, и ее тело от этого движения подалось вверх и вперед, что свело ее колени плотно вместе.

— Господин? — забеспокоилась она.

Я начал распутывать веревки капюшона.

— С меня снимут капюшон? — воскликнула она. — Но мой господин без маски!

Я освободил завязки. Я мог бы снять капюшон с нее.

— Мне разрешат увидеть лицо моего господина? — шепотом спросила она.

Она положила свои руки на мои. Ее губы дрожали.

— На самом деле? — снова спросила она. — На самом деле?

Она почувствовала мои руки у капюшона.

— Подожди немного, господин, — попросила она. — Позволь мне поцеловать сначала твои ноги!

Я разрешил это. Она опустила голову, капюшон рабыни свободно болтался на ней. Я почувствовал ее губы, целующие мои ноги.

— Я люблю тебя, мой горианский господин, — проговорила она. — Я люблю тебя, и я — твоя.

Затем она подняла голову со свободным капюшоном.

— Теперь сними с меня капюшон или не снимай, как пожелаешь, мой господин, — прошептала она.

Я взял капюшон двумя руками и закатал его вверх на дюйм вдоль ее лица. Теперь я мог снять его одним движением. Но пока он держался, она не могла видеть. Я посмотрел на нее.

— Я люблю тебя, и я — твоя рабыня, мой горианский господин, — прошептала она.

Я отбросил в сторону капюшон и быстро, держа ее левой рукой сзади за шею, закрыл ей рот, крепко прижав его правой рукой. Я боялся, что она может выкрикнуть мое имя и тогда будет необходимо снова наказать ее кнутом за подобную дерзость. Ее глаза поверх моей руки были безумными и недоверчивыми. Я держал ее рот плотно зажатым какое-то время, чтобы она могла собраться и успокоиться. Затем, когда ее дыхание стало ровнее, хотя все еще оставалось глубоким и быстрым, я освободил ее рот и отступил назад. Я видел в ее глазах испуг, смущение и неуверенность. Она молчала. Она не знала, что делать. Она не знала, как относиться ко мне.