— Я был при этом, — сказал Митя.

Все повернулись к нему, особенно оживился комдив.

— Так это было?

— Не совсем. Командир не придрался, а поступил по уставу. Я сам…

— Понимаю, вы сами поступили бы так же, — сказал Селянин со взбесившей Митю интонацией. — Короче говоря, Горбунов своего добился. Принцип победил, а Тамара Александровна осталась без дров.

— Ну и что же — посадил ты своего связного?

Селянин захохотал.

— Как бы не так. А возить меня кто будет? Бензин доставать?

Кондратьев тоже засмеялся.

— А я бы твоего личарду все-таки посадил. Что за матрос? В лепешку разбейся, а доставь.

— Как же он мог?

— Очень даже мог, — сказал Митя. — Просто струсил. А вернее сказать — нарочно не пошел.

— Зачем?

— Затем, чтоб вы рассердились не на него, а на Горбунова. Что ему, кажется, и удалось.

Вероятно, это было прямое попадание — засмеялись все.

— Смотри-ка — понимает! — возгласил Кондратьев. — Пойдем, что ли, на лодку, психолог. Спасибо, Тамара Александровна, за привет, за ласку. — Он бережно подержал в своих больших руках узкую Тамарину ладонь. — Ты когда домой, инженер?

— Посижу полчасика, если Тэ А не прогонит. Управишься?

— Вполне. А Виктора ты мне не трогай, — сказал он уже в дверях. — Виктор — человек особенный. Он еще всех нас удивит.

— Не сомневаюсь, — послал вдогонку Селянин.

Митя побаивался, что Борис Петрович, с присущей ему бесцеремонностью, спросит про Тамару, но комдив не спросил — вероятно, не сомневался, что Тамара — дама Селянина. Это было обидно, но удобно.

«Вот еще новости, — думал Митя, шагая по темному двору. — Тэ А? По имени звать еще не решается, так выдумал лазейку. Вообще-то неплохо — Тэ А, Тэа. Значит, он — Эс Вэ? А я тогда кто же — Дэ Дэ?»

Флаг был уже спущен, и появление комдива на лодке обошлось без всякой помпы. Горбунов хотел было рапортовать, но Кондратьев дружески облапил его и полез во второй отсек. Митя остался в центральном посту. Он уселся за свой крохотный столик и попытался заняться делом, но вскоре отвлекся. Круглый люк второго отсека не был задраен, крышка отошла, и оттуда доносились голоса. Комдив был чем-то явно недоволен. Может быть, переездом в дом на Набережной — случай был в самом деле беспримерный, — а может быть, и еще чем-нибудь. Из своего угла Туровцев мог наблюдать Савина и Халецкого. Савин читал, боцман, разложив на мешковине мелкий инструмент, что-то мастерил, оба делали вид, что полностью поглощены своим занятием, но, без сомнения, прислушивались.

Через полчаса люк открылся, и появился комдив. Вслед за ним вынырнул Горбунов. Они остановились у трапа. Перископ мешал видеть их лица, но Митя слышал каждое слово.

— Может быть, пройдем по лодке?

— Оно конечно, следовало бы. — В голосе у Бориса Петровича сомнение. — Нет уж, знаешь, давай в другой раз. Другим разом, как говорят в Одессе. Откровенно говоря, неохота чапать пешком. А тут Селянин обещал подкинуть.

— Новый приятель?

«Ревнует», — подумал Митя.

— Какой там к бесу приятель. Теперь, брат, приходится иметь дело со всякими людьми. Да ты что думаешь — большое начальство? Две с половиной (шлепок по рукаву шинели). Только и всего. Однако — сила.

— В чем же сила?

— Сам не пойму. Какое-то петушиное слово знает. А насчет того, что я тебе говорил (Митя затаил дыхание), ты напрасно ершишься. Я тебе нотаций не читаю, а говорю по-дружески. Подорваться на море — это уж кому какая планида, такое наше ремесло. А на суше — глупо. Не ерепенься и учти. Хоть ты и фырчишь на меня, а все-таки мне твоя судьба не безразлична. У меня ведь ни жены, ни стариков — ты мне вместо брата. Вот так-то.

Через несколько минут после ухода комдива Горбунов заглянул к штурману:

— Ключи у вас? Пойдем посмотрим.

Командир был предусмотрительнее своего помощника и прихватил Границу с аккумуляторным фонарем. Вестовой был мрачнее тучи. По дороге Митя коротко доложил о своих успехах: есть отличная квартира на третьем этаже, а для командиров — роскошное помещение в квартире известного художника, комната проходная, но зато с камином, дрова будут, надо только выделить людей на разборку сараев… На площадке третьего этажа Митя вынул связку ключей, включил фонарь и начал отпирать. Замки были внутренние и, по-видимому, с какими-то секретами.

— Скажите, штурман, — спросил Горбунов, когда Митя на минуту выпрямился, чтобы снять шапку и утереть обильный пот, — вам не приходило в голову, что обыкновенный дверной ключ, хотя и делается из железа, гораздо ближе по своей природе к служебному пропуску, чем к орудию взлома?

«Рассуждать легко», — подумал Митя и с новой яростью защелкал замками.

— Вы ломитесь в открытую дверь, — сказал Горбунов так ласково, что Мите захотелось ударить его связкой по голове. — Вернее сказать, дверь была заперта на один замок, но вам уже удалось запереть ее на два. Поэтому вы и сердитесь.

Осмотром квартиры командир остался доволен.

— Запишите. Первым делом — провести звонок.

— Куда? — удивился Митя.

Горбунов удивился еще больше.

— Как — куда? На лодку.

Туровцев с некоторым волнением ждал встречи командира с художником. Соображения конспиративные его больше не тревожили, он знал, что Иван Константинович с его утонченнейшим тактом не скажет ничего лишнего, но он боялся, что по какой-нибудь обидной случайности эти столь непохожие люди не поймут и не примут друг друга. Как оказалось, он боялся напрасно. Художник принял Горбунова по видимости суше, чем некогда Туровцева, но разглядывал его с таким живым, почти хищным интересом, что Митю кольнула ревность. Вероятно, это узкое, смуглое даже зимой лицо, напряженная жизнь мускулов, управляющих крыльями носа, медленная кривоватая улыбка, обнажающая белые неправильной формы зубы, — все это говорило художнику куда больше, чем слова. Горбунов держался почтительно, но почтение его не сковывало. И в этом тоже таился для Мити некий укол.

Квартиру осмотрели молча. Горбунов не задавал вопросов, художник не ставил условий.

— Так вот, уважаемый Иван Константинович, — сказал Горбунов уже на кухне, — если вас не пугает общество пяти мушкетеров…

— Нет, не пугает, — прервал его художник, — надеюсь, и вы извините некоторые странности человеку, отвыкшему от общества. Вы, вероятно, уже слышали, что я старый маньяк, человек несовременный, короче говоря, принадлежу к тому сорту людей, которых ныне почему-то принято именовать идеалистами. Тем не менее я верю, что мы отлично уживемся.

— Как ты думаешь, Леша, — неожиданно спросил Горбунов зазевавшегося по сторонам Границу, — уживемся мы с идеалистом?

— Так точно, уживемся, — сказал Граница с глубочайшим убеждением.

На том и расстались.

— Завтра утречком переедем, — сказал Митя.

— Протестую.

— Почему, Федор Михайлович?

— График.

— Механик прав, — сказал Горбунов. — Впрочем, у вас есть отличный выход.

— Какой?

— Переехать немедленно.

Разговор происходил во втором отсеке. Высказавшись, командир вновь уткнулся в разложенные на столике чертежи. Это означало: я сказал все, что считал нужным, дальнейшие выводы — без моего участия.

Туровцев почесал в затылке: до отбоя оставалось меньше двух часов. Однако если, как говорят на флоте, развернуться…

Через десять минут группа краснофлотцев под водительством боцмана была отправлена на «Онегу» за постельными принадлежностями. Отопление будущих кубриков Туровцев поручил Тулякову, освещение — старшине электриков Куроптеву. Оставалось провести звонок. Савин, выслушав приказание, умудрился задать столько вопросов, что Митя наконец рассердился.

— Я полагал, — сказал он холодно, — что для штурманского электрика, читающего книги по квантовой механике, проводка обыкновенного звонка не представляет непреодолимых трудностей.

Получилось совсем по-горбуновски.

Савин ответил не сразу. Его лицо выражало: «Будь мы на гражданке, я бы знал, что тебе ответить. Но я матрос и как таковой не обязан понимать твою тонкую иронию».