— Да-да! — спохватилась Антонина Захаровна. Она за всеми этими чаепитиями и разговорами уже почти и забыла, зачем вообще сюда пришла. — Вот она, — порывшись в сумочке, протянула она статуэтку своему собеседнику. Тот осторожно взял ее в руки и стал внимательно рассматривать, в то время как Антонина Захаровна упоенно, взахлеб живописала в деталях, как эта статуэтка к ней попала. («Внук подбегает и говорит: „Баба!..“ ... А я смотрю!.. И с тех пор!..»)
— Н-да... Очень интересно!.. Очень! — наконец, поднял глаза Альберт Игнатьевич.
Антонина Захаровна осеклась. Ей вдруг стало как-то не по себе. Жутко как-то. Такой у мужчины был странный взгляд. Тяжелый какой-то, ледяной. И совершенно пустой. Как будто на Антонину Захаровну смотрел вообще не человек, а кто-то иной. Колдун. Злой дух. Сам дьявол!
— Свят-свят-свят! — испуганно зашептала женщина и мелко закрестилась, даже не понимая толком, что делает.
Альберт Игнатьевич усмехнулся. Потом, не отрывая взгляда от насмерть перепуганной Антонины Захаровны, небрежно махнул рукой.
В ту же секунду рядом с ним возникла еще одна фигура. Антонина Захаровна охнула, раскрыла рот и схватилась за сердце. Но уже в следующее мгновенье она напрочь забыла и про сердце, и про все остальное. Она вдруг узнала стоящего рядом с креслом человека.
— Ты?.. — только и смогла потрясенно вымолвить она. Она сразу все вспомнила. Все!
И безумные ночи, и сказочные дни, и счастье, счастье без конца! ослепительное, яркое и чистое. Чистое, как слеза, как бриллиант, как утренний снег зимой, как родниковая вода! Не замутненное ничем. Ни скукой, ни усталостью, ни разочарованием. Резкое и обжигающее, как удар хлыста, и одновременно обволакивающее, мягкое и податливое, как тончайший шелк, как пух, как бархат.
Когда хочется в одно и то же время плакать от нежности и смеяться от радости. Когда сердце тает, тает медленно, медленно, как воск; а язычок страсти все лижет, лижет его, все яростнее и яростнее!.. и оно не выдерживает и плавится, плавится от нестерпимого жара и наслаждения... И слезы его все текут, текут, текут...
— Ты?!.. — глухо повторила Антонина Захаровна и чуть привстала в кресле. (Господи боже! Он все такой же! Такой же молодой и юный! Он ничуть не изменился с тех пор!..) — Но почему?..
— Вот именно! — неожиданно властно перебил ее хозяин квартиры, грозно глядя на бывшего возлюбленного Антонины Захаровны. — Почему?! Как смел ты оставить смертной этот амулет?! Отвечай! — повелительно приказал он.
При этих его словах возлюбленный Антонины Захаровны вдруг задрожал как лист и внезапно бросился на пол и распростерся у ног сидящего в кресле человека.
— Пощади меня, князь! — протяжно простонал он.
Антонина Захаровна грузно опустилась назад в свое кресло и в полном ошеломлении наблюдала всю эту сцену, раскрыв рот и бессмысленно переводя взгляд с одного ее участника на другого.
Он не изменился совсем!.. Что он делает?!.. «Князь»?.. Какой еще «князь»?.. Что все это значит?!.. — беспорядочно метались у нее в голове какие-то отдельные обрывки мыслей.
«Князь мира сего», — вдруг отчетливо всплыла в памяти женщины строка Евангелия. — «Ибо идет князь мира сего».
Антонина Захаровна захлопнула рот и с непередаваемым ужасом уставилась на любезно улыбавшегося ей Альберта Игнатьевича.
Так это?.. Черт??!!..
Альберт Игнатьевич расхохотался.
— Черт, черт, Антонина Захаровна! — смеясь, проговорил он. — Ладно, вот что. Я Вас оставлю сейчас на полчасика с Вашим... старым знакомым. Ну, пообщаетесь, старое вспомянете!.. Он, видите ли... Ну, не важно.
В общем, я Вам его дарю. Он теперь Ваш раб. Навечно! — лежащий на полу дернулся было и тут же опять затих. — Если только Вы сами его за эти полчаса не отпустите, — Альберт Игнатьевич поморщился. — Откровенно говоря, не советую. Впрочем, конечно, дело Ваше. Если решите его отпустить, просто верните ему амулет и скажите: «Свободен!» И он тотчас снова станет свободным.
Итак, вот Вам амулет.., — Альберт Игнатьевич протянул Антонине Захаровне амулет. Та механически, ничего почти не соображая, неживой рукой приняла его! Она все еще находилась в каком-то столбняке. — Мой Вам совет: ни в коем случае не отдавайте его! Не верьте ни единому слову этого... — Альберт Игнатьевич пренебрежительно взглянул на неподвижно застывшую на полу фигуру. — Помните: все, что он будет говорить — ложь, ложь и ложь! от первого до последнего слова! Он Вам сейчас что угодно наговорит и наобещает, лишь бы амулет свой назад выманить. Так вот — ничему не верьте! Ни единому его слову!
Да и зачем Вам его отпускать? Ну, в самом деле?.. — Альберт Игнатьевич дружески улыбнулся Антонине Захаровне и даже слегка подмигнул ей. — Что бы он Вам сейчас ни предложил и ни наобещал, это будет все равно лишь малая часть того, что он действительно может и умеет. А через полчаса он станет Вашим рабом, Вашей вещью, Вашей собственностью — и Вы получите все! Всего его целиком. Так зачем же Вам довольствоваться малым. Частью?..
Да и не выполнит он, повторяю, никаких своих обещаний! Ему нельзя верить. Ложь, обман — это его природа. Подлинная натура.
А может?.. — Альберт Игнатьевич вдруг усмехнулся, словно ему только что пришло в голову что-то забавное. — А может, Вам вообще не стоит с ним разговаривать?.. А?.. Антонина Захаровна?.. Так Вы только скажите! Отдайте мне тогда амулет прямо сейчас и произнесите вслух: «Раб!» И все! Он Ваш. Зачем, действительно, время-то терять? Ну?..
Антонина Захаровна хотела уже что-то сказать, но в этот момент лежащий на полу юноша вдруг на миг поднял голову и кинул на Антонину Захаровну быстрый взгляд. И было в этом его взгляде столько нежности, тихой, безнадежной мольбы и какой-то страшной, нечеловеческой тоски и грусти, что слова буквально замерли у женщины на устах. Застряли в горле.
— Ладно, — после небольшой паузы вздохнул Альберт Игнатьевич, — дело Ваше. Я Вас предупредил. Я вернусь через полчаса. И не забудьте, о чем я Вам говорил! Не верьте ни единому его слову! Ни единому! Это — демон. Искуситель.
Альберт Игнатьевич еще раз ободряюще улыбнулся на прощанье Антонине Захаровне, легко поднялся и вышел.
Антонина Захаровна осталась сидеть в кресле, судорожно прижимая к животу гладкую и прохладную на ощупь фигурку и неотрывно глядя на...
Он медленно поднял голову и улыбнулся. Антонина Захаровна почувствовала, что у нее перехватило дыхание и глаза застилают слезы.
Да! Это был он!.. он!.. Все эти годы вдруг внезапно исчезли, истлели, растаяли, словно их никогда и не было; и она снова была той... юной... наивной и доверчивой девчонкой... влюбленной до безумия, до неистовства, до потери самой себя!..
Антонина Захаровна ощутила, что она проваливается, проваливается куда-то, в какую-то сладкую манящую бездну, растворяется, тает, тонет в ней, в его глазах, в этом влажном, бездонном, мерцающем взгляде. Он затягивает, дразнит, притягивает ее, обещает и таит в себе так много!.. что-то неслыханно-прекрасное, какие-то немыслимые восторги и наслаждения! манит забыть все, махнуть на все рукой и броситься, кинуться с головой в этот упоительный океан неги и страсти. И нежности! В этот водоворот, в этот омут! И утонуть в нем. А там — будь, что будет!
Лишь бы только быть рядом с ним, с ее любимым.., вот сейчас встать.., подойти к нему.., обнять и прижаться, прижаться к нему.., крепко-крепко!.. прильнуть... навсегда... навек!.. отдать, пожертвовать ради него всем... собой, жизнью, судьбой... Всем! Только бы любить его, только бы видеть его, только бы дышать им...
— Хм! — раздался вдруг в голове у Антонины Захаровны какой-то отчетливый смешок, в котором почудился ей почему-то голос Альберта Игнатьевича, и она словно очнулась.
Он был уже совсем рядом. Он сидел на полу у ее ног и гладил ей руки, тихо и ласково, с невыразимой любовью целовал их, каждый отдельно пальчик... Забытая и брошенная фигурка небрежно валялась рядом с креслом.
Антонина Захаровна резко, не успев даже ничего понять и подумать, одним рывком высвободила руки, нагнулась и крепко схватила амулет.
