— Совсем другое дело, — одобрил доктор Холкомб. — А поесть не хочешь?

При одном только упоминании еды желудок требовательно заурчал. Я кивнула в ответ, а доктор Холкомб улыбнулся с довольным видом.

— Фрида, ты не спустишься в буфет? Выбери там что-нибудь такое, что любит твоя сестра. Эмерсон, что тебе принести?

— Я знаю, — сказала мама, слегка морща нос, как всегда перед тем, как произнести что-нибудь казавшееся ей забавным. — Мороженое. Да, Эм?

— С кусочками шоколадного печенья, — добавил папа уже нормальным, а не слащавым голосом.

— Принести? — поинтересовалась Фрида.

Странное дело, совсем не хочется…

— Конечно, принеси. — Я просто обожала мороженое с шоколадным печеньем. По крайней мере, до сегодняшнего дня.

Впрочем, именно мое согласие съесть мороженое заставило Фриду наконец-то улыбнуться. На ее губах заиграла робкая, но все же улыбка.

— Я мигом! — крикнула она, выбегая из палаты.

Очень и очень подозрительно. Чтобы Фрида с радостью согласилась сбегать за едой для меня, да еще и с доставкой прямо в кровать? Ее услужливость говорила гораздо больше о моем состоянии, чем папин фальшиво бодрый тон и мамины слезы вместе взятые.

— Так что стряслось? — спросила я, убедившись, что Фрида достаточно далеко. — Как я сюда попала? Наверное, какая-нибудь авария в метро?

Мама нахмурилась:

— Ты что, ничего не помнишь? Поход в «Старк», например?

Поход в «Старк»? Габриель тоже говорил про открытие «Старка». Что-то смутно знакомое было в этих словах, но что именно? Я никак не могла вытащить эти воспоминания из глубин памяти.

— Давайте не будем спешить, — вмешался доктор Холкомб. — Сейчас твоя главная задача — поправляться.

— Знаю, — произнесла я, — но ведь прошел целый месяц. Я была в коме?

— Само, так сказать, происшествие не повлекло за собой кому, — осторожно заметила мама. — Доктор Холкомб погрузил тебя в медикаментозную кому, чтобы облегчить процесс выздоровления. Последние несколько дней он шаг за шагом выводил тебя из этого состояния, чтобы посмотреть, как идут дела.

— Так, ясно. А теперь скажите, пожалуйста, где именно у меня травма? Я чувствую себя совершенно нормально, только голова немного беспокоит. И с голосом что-то произошло: слышите, как странно звучит?

Родители вопросительно посмотрели на доктора Холкомба, который ответил так:

— Видишь ли, Эмерсон, честно говоря, тебя доставили в критическом состоянии. Нам удалось спасти твою жизнь только благодаря применению особой разработанной нами технологии. В противном случае исход был бы, увы, летальным.

— Но ведь я жива…

— Конечно, потому что операция прошла успешно, — объяснил папа.

— Не то слово! — оживился доктор, сверкнув глазами из-под очков. — Темпы твоего выздоровления превзошли самые оптимистические прогнозы. Никто не предполагал, что ты так скоро сможешь разговаривать, а восстановления моторных навыков мы ожидали вообще не раньше, чем через несколько дней, а то и недель. Когда речь идет о сложнейших операциях, нет никаких гарантий.

— Вот почему так важно, чтобы ты слушалась врачей и медсестер, — вставил папа.

— Начнем с того, что датчики срывать нельзя, — сказал доктор Холкомб, подсоединяя очередной провод к моему виску.

— И никаких домашних заданий, — отрезала мама. Она взяла себя в руки и даже попыталась улыбнуться. — Ты меня поняла? Сейчас твоя основная задача — поправляться. А со школой мы разберемся.

— Хорошо. — Я всматривалась в лица родителей, стараясь понять, что происходит на самом деле. Я уже не маленькая! Кого они хотят обмануть? Почему никто не желает говорить правду? — Меня держат тут целый месяц. Можно я хотя бы позвоню Кристоферу и узнаю, как дела в школе? Он, наверное, беспокоится.

Однако никто моей речью особенно не впечатлился и за телефоном не побежал. Вместо этого все стали советовать мне отдохнуть, уверять, что с Кристофером все в порядке и что ноутбук будет в ближайшее время. Доктор Холкомб распорядился, чтобы меня отключили от некоторых самых противных проводов. Причем, как оказалось, далеко не все они держались на пластыре — некоторые заканчивались иголками, которые были воткнуты мне под кожу! Какое же счастье — избавиться от всех этих иголок, да еще от датчиков, которые начинали истерически пищать, стоило мне шевельнуться.

К тому времени, когда Фрида вернулась из буфета, со мной обращались почти как с нормальным человеком.

— Держи, — сказала Фрида, протягивая поднос, на котором стоял стаканчик с мороженым, украшенным толстым слоем карамели, взбитых сливок и орешков. Рядом лежало огромное шоколадное печенье — обычно я съедала таких по четыре-пять штук в день, если, конечно, денег хватало. Теперь меня замутило при одном лишь виде приторного десерта. Странно, я всегда обожала сладкое…

Все выстроились в ряд перед кроватью: мама, папа, Фрида, доктор Холкомб, три медсестры, дежурный из галлюцинации (никогда не поверю, что Лулу Коллинз действительно навещала меня, да еще и с собачкой Никки Ховард). Что мне оставалось? Пришлось взять ложку и зачерпнуть мороженого. Затем я аккуратно (чтобы не получилось как тогда с водой) поднесла ее к губам и положила в рот.

— М-м-м-м! — восторженно замычала я.

В этот момент все одновременно выдохнули. Послышался смех. Дежурный воскликнул: «Дай пять!» — и они с медсестрой хлопнули друг друга по ладоням. А я стала срочно запивать водой только что проглоченную гадость. Боже, какой жир! Нет, тут точно что-то не так. С каких пор я возненавидела мороженое? Что со мной сотворили врачи? Слава богу, никто ничего не заметил. Все выходили из палаты, оживленно болтая о том, как здорово, что я быстро пошла на поправку.

Все это, конечно, замечательно, только вот хорошо бы еще знать, от чего именно я выздоравливаю? Чем я болела? Что именно у меня повреждено? И что за операцию мне сделали? В одном доктор Холкомб прав: кое-что действительно изменилось по сравнению с тем, как было до больницы. И дело не только в том, что я внезапно разлюбила мороженое. Это все мелочи. Самое поразительное, что даже мои родные вели себя так, словно совсем не знали меня. Как если бы (только не подумайте, что у меня поехала крыша) я превратилась в кого-то другого.

— Вы чего? Что вы делаете? — допытывалась я у врача и медсестры, появившихся в палате посреди ночи в полном облачении, включая медицинские маски. Меня разбудили и стали перекладывать из кровати на каталку.

— Тихо, — зашептала медсестра, указывая на мою маму, дремлющую в кресле рядом с кроватью. — Дай человеку поспать, у нее и так был трудный день.

— Куда вы меня везете? — спросила я, неловко перекатываясь на каталку.

— Нужно взять кое-какие анализы, — прошептал врач.

— Посреди ночи? — пробормотала я. — А до утра нельзя подождать?

— Нет, это очень важные анализы, их нельзя откладывать.

— Ладно-ладно, — ответила я, устраиваясь на тонком матрасе каталки. Как всегда, очень хотелось спать. Я смутно осознавала, что мы едем подлинному пустому коридору. Меня смело можно было везти хоть на другой конец города, я бы все равно не проснулась.

— Как самочувствие? — поинтересовался доктор, остановив каталку, чтобы нажать на кнопку вызова лифта. По-моему, палата осталась где-то на другом конце света.

— Нормально, — сонно отозвалась я. Сняв маску, медсестра проговорила:

— Пока вроде все чисто, даже дежурной нет. Этаж пустой. Похоже, нам повезло.

Услышав слова медсестры, я решила присмотреться к ней повнимательнее. И тут же поняла, что никакая это не медсестра.

— Вы чего? — закричала я, приподнявшись на локтях. Сон как рукой сняло. Даже пульсация в голове прекратилась. — Так ты же…

Подъехал лифт.

— Быстро! — скомандовала Лулу парню в маске.

— Что вы делаете? — разъярилась я.

— Похищаем тебя, — объяснила Лулу, нажимая кнопку подвального этажа. — Все в порядке, Никки, это же мы. Давай, Брендон, покажись ей!