В зыбкой тени изнутри кадмуса выглядывало какое-то лицо. Хотя его черты были плохо различимы из-за довольно большого расстояния и из-за дыма костров, контуры его напоминали сердце, а большие глаза и пухлая нижняя губа красноречиво свидетельствовали о том, что это лицо Полли О’Брайен.

Когда отпали всякие сомнения, Джек взял Бесс за руку и потянул назад. Он сказал ей, что, вероятно, ее родные уже беспокоятся и надо возвращаться. Без всякой охоты, возбужденная музыкой и видом обнаженных тел, кружившихся вокруг костра, она медленно пошла, опираясь на его руку, без умолку болтая о том, что видела. Он почти не слушал: голова его еще кружилась от вида Р-ли и от того, что он обнаружил беглянку Полли. Они обе не выходили у него из головы, непрерывно кружась перед глазами, пока до него не дошло, что Бесс остановилась и смотрит на него, полузакрыв глаза и раскрыв губы для поцелуя.

Постаравшись забыть обо всех трудностях, он страстно поцеловал ее. Надо выбросить из головы мысли об этих сиренах. Ему нужна женщина, которая всецело принадлежала бы тому миру, который он знал. Семья, дом, дети и все остальное. Вот и все!

К тому времени, когда они вернулись, Бесс дала ему слово выйти за него. Они решили никому не говорить пока об этом. Когда закончится весенний сев и все будут иметь время для большого праздника, они объявят о своей помолвке. Джек, разумеется, испросит разрешение у ее отца встречаться с ней. Такие встречи в действительности были прелюдией помолвки, чем-то вроде обручения, ибо редкие пары отваживались выступить против общественного мнения, разорвав свои отношения после этого. Будучи еще девственницей, такая девушка фактически расценивалась уже как “тронутая”. Шансы на то, что она найдет себе другого жениха, резко понижались. Лучшим выходом для нее было переехать в другую местность, где никто не знал, что она уже встречалась с парнем. Но это было сложно и почти никто к этому никогда не прибегал.

Фактически их тайна таковой была номинально. Джек считал всю эту затею глупой, но, как большинство мужчин, предпочитал в подобных вопросах не перечить женщинам.

Он заметил, что, когда они возвращались, Бесс шепнула что-то на ухо своей тетке. Обе при этом повернулись в его сторону, думая, что он на них не смотрит.

Гулянка продолжалась почти до рассвета. Поэтому спал Джек всего около двух часов и проснулся в скверном настроении с головной болью.

Он встал, оделся и прошел на кухню. Данк спал, развалившись на груде шкур оборотней за печкой. Когда Джек ткнул ему под ребра носком ноги, Данк даже не пошевелился. Решив, что проще приготовить что-нибудь бодрящее самому, чем объясняться со слугой, Джек развел огонь. Поставив на него котелок, он отмерил три полные ложки высушенных и измельченных листьев тотумного дерева. Пока он накормит собак, будет готов горячий стимулирующий отвар.

Вернувшись на кухню, он обнаружил, что кто-то выдул весь его “чай”. Он снова лягнул Данка, но тот лишь издал тяжелый вздох и перевернулся на другой бок. Лицо его лоснилось от пота.

Джек пнул его еще раз, Данк сел.

— Это ты выпил мой отвар?

— Мне приснилось именно это, — хрипло пробормотал слуга.

— Приснилось?! Так вот, пусть тебе приснится, что ты встаешь и готовишь мне новый отвар!

Поскольку отец велел разбудить себя пораньше, Джек стучал в дверь спальни родителей до тех пор, пока не поднялась мать. Она, в свою очередь, начала будить мужа, пока он не поднялся и не сел в постели.

После того как трое мужчин наспех позавтракали жареным мясом, печенкой, яйцами, хлебом, сыром и зеленым луком, запив все это пивом и бодрящим отваром, Данк отправился запрягать телегу, а отец с сыном обошли ферму.

— Всякий раз, когда приходится что-то принимать у жителей кадмусов, — сказал Уолт, — это ущемляет мою гордость. Но я не думаю, что мог бы отговорить Р-ли от принятого ею решения. Ты ведь знаешь, их упрямство вошло в пословицу!

Он начал что-то насвистывать, потирая средним пальцем левую часть носа. Затем неожиданно замолчал и с силой хлопнул сына по плечу.

— Скажи мне честно, Джек, с чего бы этой сирене отказываться от своей доли?

— Не знаю.

Уолт запустил пальцы в бороду.

— Ты в этом уверен? Здесь нет ничего… личного?

— О чем ты?

— Ты не… — Уолт осторожно подбирал слова, пока не остановился на следующих: — Не сожительствовал с ней?

— Как ты мог такое подумать? С сиреной? Да и в глаза ее не видел целых три года. И мы были одни совсем недолго.

Уолт провел рукой по рыжим бровям.

— Я верю тебе, сын. Мне… мне не следовало задавать этот вопрос. Я бы не рассердился на тебя, если бы даже ты ударил меня. Я произнес ужасные слова. Но ты должен понять, сынок, сейчас такое время, когда приходит разное, о чем ты даже не догадываешься.

Я знаю, как они умеют соблазнять. Один раз, двадцать лет назад, перед тем как я женился… у меня самого было искушение.

Джек не посмел спросить отца, поддался ли он этому искушению.

Через несколько минут они остановились посмотреть на группу юных сатиров, чьи волосы на спине и на пояснице только начинали интенсивно отрастать. Стоя на коленях, они крошили почву между пальцами. Время от времени они прикладывали уши к земле, будто прислушиваясь. Пальцы их барабанили по верхней корке почвы.

Их наставником был высокий взрослый сатир, чей хвост был таким длинным, что он заплел его в тугой шар, который ударял его по икрам во время ходьбы.

— Доброе утро! — поздоровался дружелюбно он по-английски.

У него были ясные глаза, лицо не было опухшим, на нем не было заметно никаких признаков длившегося всю ночь веселья. “Реже, чем головная боль у гривастого”, — так говорилось в одной из поговорок.

— Доброе утро, слушатель почвы! Как дела?

Разговор их был серьезным и мудрым, будто беседовали два степенных крестьянина, уважающих друг друга. Они обсудили состояние почвы, содержание в ней влаги, сроки начала пахоты. Они говорили об удобрениях, о севообороте, о хищных животных, о сухих и влажных периодах времени. Слушатель почвы сказал, что он “слышит” под верхней коркой множество дождевых червей, и рассказал о новой, гораздо более эффективной породе червей, которая была выведена в одном из отдаленных кадмусов на территории Кроатании.

Он согласился с Уолтом, что можно ожидать неплохой урожай зерна. Уолт, однако, был пессимистично настроен в отношении набегов ларков, голых лисиц, хвостатых медведей и секстонов. Слушатель почвы рассмеялся. Ничего не поделаешь, приходится платить свою “десятину” иждивенцам матери-природы. Если же налог слишком велик, то охотники уменьшат численность захребетников.

В заключение он сказал, что его сыновья — испытатели грома, поднялись высоко в горы, пытаясь нащупать пульс погоды на ближайшее время. Когда они вернутся, он обязательно обсудит результаты их исследований с Уолтом.

Когда они расстались с гривастым, старший Кейдж сказал:

— Если бы они все были такими, как этот слушатель почвы, то у нас не было бы никаких хлопот.

Джек хмыкнул что-то себе под нос, вспомнив о тех видах, которые вийры имели на него самого.

Ферма была весьма обширной. Господин Кейдж считал необходимым проверить очень многое. Только через два часа перед их глазами предстали матово-белые конусы жилищ вийров.

Даже в свои девятнадцать лет Джек не мог скрыть восхищения. Отец запрещал ему, тогда еще ребенку, ошиваться вблизи кадмусов. Для Джека это было равносильно приказу слоняться возле них все свободное время. Следствием этого было то, что он знал о них столько же, сколько и любой другой, который никогда не спускался ни в один кадмус. Его распирало любопытство, он хотел знать, что происходит под землей. Однажды он почти упросил одного из своих гривастых товарищей по играм пригласить его к себе в гости. Но тут же пришлось отступить — его остановил страх перед последствиями. Его страшили не только суровые наказания со стороны людей, но и слышанные им рассказы о том, что случилось с теми, кто переступал эту святая святых. Его храбрость быстро улетучилась. Теперь он уже не верил в эти бабьи сказки, но тем не менее не мог преступить запреты властей и законы, установленные людьми.