На крыльце появился владелец фермы — старик с белой коротко стриженной бородой. Он хромал и ходил с тростью. На меня собаки почти не обращали внимания. Они подбегали, обнюхивали мои ботинки и удалялись с важным видом. Это не означало, что я им не нравлюсь, просто они отдавали предпочтенье Камилле с ее безграничной нежностью и знанием собачьего языка. Я сказал старику, что мы хотели бы купить щеночка. Он спросил какой породы. Выбрать должна была Камилла, но она никак не могла решиться. Мы посмотрели нескольких малышей. Все они были очень трогательные, эдакие маленькие плюшевые шарики, невыразимо нежные. Наконец мы нашли то, что она хотела. Это был совершенно белый щенок колли. Ему еще не исполнилось и шести недель, и он был такой толстый, что едва мог ходить, Камилла поставила его на лапы, он сделал несколько неверных шагов, затем плюхнулся на бок и тут же заснул. Камилла предпочла этого недотепу всем остальным щенкам.

Я чуть не поперхнулся, когда старик сказал: «Двадцать пять долларов». Но мы все же взяли щенка, старик вручил нам его собачий паспорт. До машины нас провожала тоже совершенно белая мамаша-колли. Она озабоченно лаяла, предупреждая нас, чтобы мы были очень осторожны с ее чадом. Отъехав от ворот, я оглянулся — белая мамаша сидела на дороге, навострив уши, она провожала нас, пока мы не свернули на шоссе.

— Вилли, — сказал я. — Его зовут Вилли.

Щенок лежал у Камиллы на коленях и поскуливал.

— Нет, это Белоснежка, — заявила Камилла.

— Но это же женское имя.

— А мне все равно.

Я съехал на обочину и остановился.

— А мне не все равно, — сказал я. — Или ты назовешь его каким другим именем, или он возвращается к своей мамаше.

— Ну, ладно, — согласилась она. — Пусть будет Вилли.

Я был доволен. Мы не разругались из-за пустяка. Вилли уже помогал ей. Камилла становилась управляемой, она была готова прислушиваться к голосу разума. Нетерпимость ушла, и губы обмякли, явив обычный нежный изгиб. Вилли спал у Камиллы на коленях, посапывая и посасывая во сне ее мизинец. На южной окраине Лонг-Бич мы отыскали аптеку и купили бутылочку с соской и еще пакет молока. Как только Камилла поднесла ко рту щенка соску, он тут же открыл глаза. Он накинулся на молоко, как монстр. Камилла запустила пальцы рук в свои волосы, томно потянулась и сладко зевнула. Она была очень счастлива.

Дальше на юг. Мы катим вдоль побережья. Я не спешу. Мягкий денек, небо как море, море как небо. Слева золотистые холмы — золото южной зимы. Такой день не для разговоров, а для любования одинокими деревьями, песчаными дюнами и белыми камнями вдоль дороги. Страна моей Камиллы, ее дом — море и пустыня, бесконечные просторы и необъятное небо, и далеко на севере все еще виднеется бледный лик луны, отпечаток уходящей ночи.

Мы приехали в Лагуну еще до полудня. Еще два часа потратили, разъезжая по агентствам и осматривая дома, пока не нашли то, что нам было нужно. Теперь Камиллу все устраивало. Она была полностью поглощена Вилли. Где она будет жить, ее вовсе не волновало. Я выбрал дом с остроконечной крышей, огороженный белым забором и в пятидесяти ярдах от берега. Задний двор был устлан белым песком. Хорошая мебель, светлые портьеры на окнах и яркие акварели на стенах. Но больше всего мне понравилось, что в доме была одна комната на втором этаже. Ее окно выходило на море. Я мог поставить перед ним свою печатную машинку и работать. Господи, сколько бы я сотворил перед этим окном. Я бы просто смотрел в него, и идеи возникали в моей голове сами собой. Эта комната одним своим видом вдохновляла меня, я уже видел слова, предложения, заполняющие страницу за страницей.

Когда я спустился вниз, Камилла с Вилли вышла прогуляться по берегу. Я стоял в дверях и наблюдал за ними. Камилла склонилась над щенком, захлопала в ладоши и побежала. Вилли кувыркался позади, но его почти не было видно, слишком уж он был маленький и совершенно сливался с белым песком. Я зашел в дом.

На кухонном столе лежала сумочка Камиллы. Я открыл ее и вывалил содержимое на стол. Среди прочего хлама обнаружились две коробки из-под табака «Принц Альберт» с марихуаной. Я высыпал зелье в унитаз, а коробки выбросил в мусорное ведро.

Затем я вернулся на крыльцо, сел на ступеньку и, наслаждаясь теплым солнцем, стал поджидать Камиллу и Вилли. Было уже два часа дня, и я рассчитывал вернуться в Лос-Анджелес, забрать свои вещи, отказаться от комнаты в отеле и часам к семи вернуться назад. Я дал Камилле денег, чтобы она купила продукты и необходимые вещи. Когда я уходил, она лежала на террасе, подставив лицо солнцу. На ее животе, свернувшись калачиком, похрапывал Вилли. Я посигналил на прощанье, включил скорость и покатил в сторону шоссе.

Прибыв в Лос-Анджелес, я загрузил свои вещи в машину и двинулся в обратный путь. Где-то посередине у меня лопнуло колесо. Быстро стемнело. Было уже около девяти, когда я подъехал к нашему новому пристанищу на берегу. Света в доме не было. Я открыл дверь своим ключом и позвал Камиллу. Ответа не последовало. Я включил весь свет, обошел все комнаты, проверил все шкафы. Никого — ни Камиллы, ни Вилли. Я пошел выгружать свои вещи. Возможно, она решила снова прогуляться со щенком по берегу. Это был самообман. Она ушла. В двенадцать ночи я еще сомневался, но уже в час был абсолютно уверен, что она не вернется. Я снова обошел все комнаты в поисках какой-нибудь записки. Нет, никакого следа. Если не считать продуктов, которые она зачем-то купила.

Я решил остаться. Рента была оплачена за месяц, и мне хотелось попытать счастье в комнате на втором этаже. В ту ночь я ночевал в ней, но уже к утру возненавидел это место. С Камиллой оно было частью дивной мечты, без нее — просто домом на берегу. Я забросил вещи на заднее сиденье и поехал обратно в Лос-Анджелес. Когда я вернулся в отель, мою комнату кто-то уже успел снять. Все шло вкривь и вкось. Пришлось снять свободную комнату на верхнем этаже, но она не понравилось мне. Все рассыпалось вдребезги. Новая комната была такой чужой, жутко холодной, без единого воспоминания. Выглянув в окно, я определил, что до земли не меньше двадцати футов. Никаких больше лазаний в окно, никаких сигнальных камешков в стекло. Я устанавливал печатную машинку то в одно место, то в другое, но она нигде не приживалась. Что-то было не так. Все было не так.

Я пошел слоняться по улицам. Бог ты мой, вот снова я брожу по этому городу. Вглядываясь в лица прохожих, я понимал, что ничем не отличаюсь от них. Наши лица обескровлены, жесткие физиономии, озабоченные, потерянные. Лица, похожие на сорванные цветы в красивой вазе, но мгновенно увядшие. Я должен был бежать из этого города.

Через неделю вышла моя книга. Поначалу это было забавно. Я заходил в книжные магазины и среди тысячи других книг видел свою — мое имя, мои слова — оправдание моего существования. И все же это было не так здорово, как когда я увидел мой первый рассказ «Собачка смеялась» на страницах журнала.

Жизнь продолжалась, а от Камиллы не было ни слуху ни духу. Я отложил для нее пятьдесят долларов. Я знал, что больше десяти дней она не продержится. Я чувствовал, что она даст о себе знать, как только останется без гроша. Камилла и Вилли — что же случилось с ними?

Но пришла открытка от Сэмми. Я обнаружил ее в своем почтовом ящике, когда вернулся вечером домой. Я прочитал:

Открытка пролежала в ящике уже два дня. Я заправил полный бак бензином, прихватил с собой экземпляр книги и помчался к жилищу Сэмми на краю пустыни Мохаве.

Я был там уже после полуночи. Единственное окно в его хижине светилось. Я постучался и открыл дверь. Прежде чем заговорить, я осмотрелся. Сэмми сидел возле керосиновой лампы и читал какой-то популярный журнал вестернов.