На следующее утро я получил ее первую, из последующей серии, телеграмму — просьба выслать деньги на имя Риты Гомес через Вестерн Юнион в Сан-Франциско. Телеграмма была подписана Ритой, но кто скрывался за этим именем, у меня сомнений не возникало. Я послал двадцать долларов и написал, чтобы она двигалась на юг в район Санты-Барбары, где мы смогли бы увидеться. В ответ она телеграфировала:

Вторая депеша прибыла из Фресно. И снова она просила денег: выслать на имя Риты Гомес телеграфом. Между первой и второй телеграммами прошло всего два дня. Я поехал в центр и отослал пятьдесят. Я сидел перед бланком перевода и силился сочинить послание, но так ничего и не придумал. Деньги ушли без сопроводительных слов. Что бы я ни сказал Камилле Лопес, ей абсолютно без разницы. Возвращаясь в отель, я дал себе клятву: денег от меня ни Гомес, ни Лопес больше не получат. Теперь должно быть начеку, настраивал я сам себя.

В воскресенье вечером я держал в руках третью телеграмму того же содержания, что и предыдущие, но посланную уже из Бейкерсфилда. Целых два часа я был верен своей клятве. Затем мне представилась Камилла, скитающаяся по стране, без единого пени, мокнущая под дождем, и я отправился на почту. Я отослал пятьдесят долларов с сопроводительной запиской, в которой просил Риту купить себе теплую одежду и остерегаться дождя.

Спустя три дня, возвратившись из очередного автопутешествия, я обнаружил, что дверь моего номера заперта изнутри. Я был готов к этому. Постучавшись и не получив ответа, я позвал ее. Тишина. Тогда я спустился вниз, выскочил во двор и взбежал по холму на уровень окна своей комнаты. Я хотел поймать ее с поличным. Окно было закрыто, но штора оказалась незадернутой. Лампа на столе горела, и комната была освещена, правда, Камиллы нигде не было видно. Я разглядел, что дверца платяного шкафа плотно прикрыта, и понял, что она там. Открыв окно, я осторожно влез в комнату. Ковриков возле кровати не было. На цыпочках я подошел к шкафу. Я слышал, как она копошится внутри. В воздухе улавливался запах марихуаны.

Я уже взялся за ручку дверцы, но в последний момент решил не открывать ее. Такое неожиданное разоблачение могло сильно травмировать ее. Я вспомнил, что нечто подобное было со мной в детстве. Я сидел примерно в таком же шкафу, и мать неожиданно открыла дверцу. О, я помнил, какой это ужас — быть пойманным с поличным. Тихонечко я отошел от шкафа и сел у стола. Минут через пять я понял, что не могу оставаться здесь. Мне не хотелось, чтобы она догадалась о моей осведомленности. Я вылез в окно, закрыл его и вернулся в задний двор отеля. Потянув время, чтобы она закончила свои дела, я нарочито шумно поднялся по лестнице и толкнул дверь.

Камилла лежала на кровати, прикрыв исхудалой рукой глаза.

— Камилла! — воскликнул я. — Ты здесь?

Она приподнялась и устремила на меня безумный взгляд своих черных глаз, плавающих в мутной поволоке блаженства. Шея ее вытянулась, обнажив сухожилия на горле. Она не сказала ни слова, но мертвенная бледность ее лица, зубы, казавшиеся теперь слишком белыми и чересчур большими, испуганная улыбка — все это просто кричало об ужасе, который окутывал ее днем и ночью. Я покрепче сжал зубы, чтобы не разреветься, и подошел к кровати. Камилла испуганно сжалась, подтянув колени к груди, будто я собирался ударить ее.

— Успокойся, — заговорил я. — С тобой все будет хорошо. Выглядишь шикарно.

— Спасибо тебе за деньги, — ответила она совсем не изменившимся голосом, низким и немного гнусавым.

Трудно было не заметить, что она купила себе новую одежду. Вещи были дешевые и броские: ярко-желтое платье из искусственного шелка с черным вельветовым поясом, желто-голубые туфли и носочки с красно-зелеными резинками. На руках был сделан маникюр, ногти покрыты алым лаком, на запястьях поблескивали браслеты из зеленого и желтого бисера. И вся эта цветовая какофония подчеркивалась мертвенной бледностью ее лица и шеи. Бедная Камилла, ничто ей так не шло, как простой белый халатик, в котором она работала. Больше я ничего не спрашивал. Все было написано на ее опустошенном лице. И это не выглядело как умопомешательство. Это был страх, жуткий страх корчился в крике ее голодных глаз, теперь еще усиленный наркотиком.

Камилла не могла оставаться в Лос-Анджелесе. Ей требовался отдых, хорошее питание, долгий сон, свежее молоко и прогулки на свежем воздухе. У меня сразу возник план. Лагуна-Бич! Это место идеально подходило для оздоровления. Зимой мы могли снять там дешевое жилье. Я бы мог заботиться о ней и начать работу над своей новой книгой. У меня уже была идея для следующего романа. Нам не обязательно было жениться, зарегистрировались бы как брат и сестра. Мы сможем купаться и гулять вдоль побережья Бальбоа, а когда опустится туман, разожжем камин и будем сидеть возле огня. Во время шторма мы будем спать под теплыми одеялами. Набросав план в общих чертах, я не останавливался, я продолжал детализировать его, я словно бы читал волшебную книгу, и постепенно лицо Камиллы просветлялось, и наконец она заплакала.

— И еще у нас будет собака! — не останавливался я. — Мы купим щеночка. Ирландского терьера. И назовем его Вилли.

— О, Вилли! — захлопала в ладоши Камилла. — Хочу Вилли! Мой Вилли!

— И кота! — я решил закрепить свой успех. — Сиамской породы. Его имя будет Чанг. Огромный кот с золотистыми глазами.

Камилла вздрогнула и закрыла лицо руками.

— Нет, — захныкала она. — Я ненавижу кошек.

— Хорошо. Никаких кошек. Тем более, что я их тоже ненавижу.

Я зажег ее воображение, и теперь она уже сама дорисовывала созданное мною полотно.

— Лучше лошади, — говорила она. — Вот когда ты заработаешь много денег, у нас у обоих будет по лошади.

— Я заработаю миллионы, — заверил я ее, разделся и лег рядом.

Спала она очень неспокойно, неожиданно вздрагивала, стонала и бормотала что-то во сне. Где-то посередине ночи она поднялась, включила свет и закурила. Я лежал с закрытыми глазами и пытался уснуть. Покурив, она встала с кровати, накинула на себя мой халат и взяла со стола ридикюль. Это была клеенчатая сумочка, до предела набитая всяким барахлом. Я слышал, как она прошлепала в туалет в моих тапочках. Не было Камиллы минут десять. Вернулась она расслабленной и умиротворенной. Думая, что я сплю, она поцеловала меня в висок. Я уловил дух марихуаны. Остаток ночи она спала, как убитая, с совершенно счастливой физиономией.

Часов в восемь утра мы вылезли в окно и пробрались на задний двор отеля, где стоял мой «форд». Камилла была в подавленном состоянии, лицо помятое и ожесточенное. Поколесив по городу, я выехал на Лонг-Бич бульвар. Камилла сидела, опустив голову, холодный утренний ветер ворошил ее волосы. В Майвуде мы остановились у придорожного кафе, чтобы позавтракать. Я заказал яичницу с сосиской, фруктовый сок и кофе. Камилла от всего отказалась, кроме кофе. Сделав один глоток, она тотчас закурила. Я хотел улучить момент и проверить ее клеенчатую сумочку, я был уверен, что именно там она хранит дурь, но Камилла вцепилась в нее и не расставалась ни на минуту. Выпив еще по кружке кофе, мы двинулись дальше. Камилла посвежела, но настроение ее все еще оставалось мрачным. Я молчал.

В паре миль от Лонг-Бич располагалась собачья ферма. Я подкатил к воротам, остановил машину, и мы вошли в сад эвкалиптовых и пальмовых деревьев. Со всех сторон нас встречал радостный собачий лай. Собаки действительно любили Камиллу, они сразу принимали ее за своего друга. И впервые за все утро она улыбнулась. На ферме были в основном колли, немецкие овчарки и терьеры. Опустившись на колени, Камилла обнимала их, теребила им холки, и они, переполняясь благодарностью, повизгивали и облизывали ее своими розовыми длинными языками. Она выбрала одного терьера, взяла на руки и стала нянчить его, словно младенца, нежно напевая при этом. Лицо ее сияло, полное жизненных красок, это было лицо прежней Камиллы.