Камиллы нигде не было.

— Где она?

— А черт ее знает. Ушла.

— Хочешь сказать, ты вышвырнул ее?

— Я не выношу баб. Я больной человек.

— Куда она пошла?

Он ткнул пальцем на юго-восток.

— Туда куда-то.

— Что — в пустыню?

Он покачал головой.

— Вместе с собакой. Маленьким щенком. Очаровательный чертенок.

— Когда она ушла?

— В воскресенье ночью.

— Воскресенье! — заорал я. — Да ты что, мужик? Это же три дня тому назад! Она взяла что-нибудь поесть с собой? Попить?

— Молоко. У нее была бутылка молока для собачонки.

Я выскочил из хижины и стал смотреть в том направлении, куда указал Сэмми. Стало очень холодно, взошла луна, и пышные грозди звезд украсили темно-синий небосвод. На запад, на юг, на восток простирались лишь жесткая щетина кустарников, унылые деревца Джошуа да пологие холмы. Я бросился обратно в хижину.

— Иди, покажи мне, в каком направлении она ушла, — крикнул я Сэмми.

— Туда, — ткнул он своим журналом примерно на юго-восток.

Я вырвал журнал у него из рук, схватил Сэмми за шиворот и вытолкал в ночь. Он был худой и легкий, ноги заплетались и спотыкались обо все подряд.

— Покажи точно! — приказал я.

Сэмми поплелся за дом, жалуясь, что он больной человек и я не имею права так с ним обращаться. Он остановился на краю пашни и стал заправлять выбившуюся на животе рубашку.

— Покажи, где ты видел ее в последний раз, — требовал я.

— Она взбиралась вон на ту гряду.

Я оставил его и отправился на гряду, которая была примерно в четверти мили. Стало еще холоднее, и я запахнул пиджак на горле. Под ногами скрипел бурый песок вперемешку с мелкими камнями, я шел по дну доисторического моря. За грядой моему взору открылась другая гряда, сотни точно таких же гряд простирались в бесконечность. Песчаная почва не сохранила никаких следов Камиллы. Я пробивался вперед, сыпучий грунт расползался под моими ногами, но бурый песок тут же затягивал оставленный отпечаток. Пройдя приблизительно мили две, я присел отдохнуть на круглый белый валун. Спина моя покрылась испариной, но ноги и руки окоченели. Луна склонялась к северу. Наверное, было уже часа три. Холмам, поросшим кактусами и шалфеем, не было конца и края, они так и тонули в темном горизонте.

Я припомнил дорожную карту этого района. Здесь не было ни дорог, ни населенных пунктов, ничего, кроме пустынных земель, простирающихся на сотню миль. Я встал и пошел дальше, почти не чувствуя ног и рук от холода. Со временем серость на востоке начала просветляться, затем порозовела, налилась красным, и наконец исполинский огненный шар показался из-за холмов. Бескрайнюю пустоту заполняло величайшее безразличие. Безвременье ночи сменялось безвременьем дня. Глубокая тайна бесконечных холмов, их молчание приводили в трепет, превращая смерть в совершенно незначительный факт. Вы могли умереть, но пустыня будет вечно хранить тайну вашей смерти, обороняясь вечными ветрами, жарой и холодом.

Это было бессмысленно. Как я мог найти ее? Почему я должен был искать ее? Да и что я мог отыскать, кроме жестокого безумия, разрушившего ее душу. Когда рассвело, я пошел обратно навстречу скорби. Камилла оставалась во власти холмов. Пусть эти холмы спрячут ее. Пусть одиночество этих сокровенных возвышенностей поглотит ее. Пусть она навеки останется жить среди белых камней, и ветер уложит ей волосы на смертном одре. Пусть она пройдет свой путь до конца.

Солнце было уже высоко, когда я вернулся к хижине. Становилось жарко. В дверях лачуги появился Сэмми.

— Не нашел? — спросил он.

Я не ответил. Я слишком устал. Сэмми постоял, посмотрел и закрыл дверь. Я слышал, как заскрипел засов. Над Мохаве поднимался зной. Добравшись до «форда», я увидел на сиденье книгу — мое детище, мой первенец. Отыскав карандаш, я раскрыл книгу и написал:

Отойдя ярдов сто от машины, я изо всех сил запустил книгу туда, откуда только что пришел. Затем сел за руль, запустил двигатель и поехал обратно в Лос-Анджелес.