— Почему ты все время ставишь меня в неловкое положение? — рыдала Эмма. — Как ты не понимаешь, что нельзя быть такой свиньей!

Луис опять изобразил «сдаюсь» и ушел в ванную. За время его отсутствия она сумела взять себя в руки. Потом он стал облачаться в пошитую на заказ шелковую рубашку и угольно-серого цвета брюки, по ходу дела посматривая на Эмму несколько подозрительно и этим удивляя ее.

— Спасибо за жемчуга, Луис. Они чудо как хороши.

В конце концов, ему просто доставило удовольствие выбирать их для нее. Луис — это какая-то причудливая смесь разнородных начал. Она уже не претендует на то, чтобы понять его душу и характер. Он наклонился над ней, поочередно гладя то серьги, то мочки ее ушей.

— Хозяйка еще лучше, — прошептал он вкрадчиво. — Она отстранилась. Свежевымытый и наодеколоненный! Для ее нервов это уж слишком!

— Нас будет трое за столом. Так лучше для дедушки, — говорил он, сводя ее по лестнице вниз.

Дон Рафаэль уже ожидал их в столовой, попивая херес.

— Как вы себя чувствуете? — заботливо спросила она.

— Увидел тебя — и сразу стало лучше. — Он пожал ей руку, и, хотя пожатие было энергичным, а глаза его весело сверкали, в ее сердце вдруг закралось опасение. — Все неровно — днями хуже, днями лучше. — Он как бы ставил препону дальнейшим расспросам о его здоровье.

Угощение подали превосходное: вместо закуски — свежий охлажденный овощной суп, потом особым образом приправленная, замечательно вкусная рыба и наконец крем на жженом сахаре, особенно любимый доном Рафаэлем, хотя Эмма находила его приторным.

— А у меня одна кобылка, — обратился к ней дон Рафаэль, — уже старушка, вдруг принесла жеребеночка. Не хотите посмотреть, Аманда? Можно прямо сейчас и отправиться. — Он отодвинул тарелку и с трудом стал подниматься на ноги.

— Дедушка, не надо бы сегодня. Я ей покажу Негрито. Да и завтра будет день. Она же у нас еще погостит. — Луис попытался усадить дона Рафаэль, но старик в порыве возбуждения оттолкнул его.

— Я не совсем еще немощный. И если я сказал, что хочу прогуляться и зайти на конюшню, значит, пока мне это еще по силам. Дай мне только руку, а дальше я сам.

— Позволь мне хотя бы проводить вас.

Дон Рафаэль в раздражении посмотрел на внука и встал на ноги самостоятельно. Что-то молодое высветилось в этот момент в его облике, и Эмме показалось, что она видит перед собой двух Луисов.

— Если что, Аманда со мной. Оставь нас одних, — произнес он непререкаемым тоном. Луис не пошел с ними, но Эмма видела, чего стоило ему подчиниться.

Что бывает, когда почти неподвижным человеком овладевает непреодолимый порыв? Старость умеет одерживать такие победы, думала Эмма, подавая дону Рафаэлю руку и медленно выходя с ним из комнаты.

От охранников, попытавшихся сопровождать их во внутреннем дворике, старик отделался точно так же, как и от Луиса. Но не доходя до конюшни, дон Рафаэль опустился на скамью.

— Прости, что я так себя вел, Аманда. Конечно, Луис был прав. Но мне необходимо поговорить с тобой наедине. Мое время уходит, и я все равно не смогу сказать тебе всего, что мне хотелось бы сказать.

— Я уверена… — Эмма хотела сказать, что он еще проживет много лет, но поняла, что оскорбит его чувства фальшью.

Он понял ее и погладил ей руку.

— Я не боюсь смерти, дружок. Я многих пережил и многого достиг. Во всяком случае, я достиг поставленной мною цели. Главной моей тревогой был Луис, но теперь он у тебя в руках, и я спокоен.

Эмме сделалось не по себе. Какое они имеют право обманывать подобного человека? Конечно, они уже слишком далеко зашли, назад путь заказан. Но это всегда будет на их совести.

— Я вижу, что он обожает тебя. А когда я наблюдал вашу стычку с Кармелитой, то понял, что характер у тебя потверже моего. — Он умолк, переводя дыхание, потом продолжил: — Моя вина, что Луис чуть было не встал на ложный путь. Я не дал ему ни воспитания, ни настоящей любви. Горе меня раздавило. Я все время отстранял от себя этого мальчика, потому что он напоминал мне погибшего сына. Лишь время спустя я сумел его полюбить… Ты чудная девочка, Аманда. Твоя любовь победит его недостатки. У него хорошее сердце, но в то же время какой-то дух противоречия, вкус к запретному…

— Он очень вас любит, очень…

Господи, как это все ужасно! Какой, наверно, жалкий, пристыженный, виноватый, виновный у нее вид!

— Ну, на сегодня хватит. Я не хочу огорчать тебя подробностями… Вот только… — Он обнял ее за плечи, весь светясь в лучезарной улыбке. — Добро пожаловать в наш дом, Аманда. Благословляю тебя от всей души. — Она улыбнулась ему в ответ, но как же ей хотелось выплакать свое сердце в раскаянии! — Пойдем, дружок, глянем все же на эту позднюю мать.

Они не торопясь дошли до конюшни. Он отпер дверь и, посмеиваясь, поднял с пола фонарь и зажег его спичкой.

— Луиса это сильно раздражает. Мол, зачем это, когда есть электричество. Но старые средства всегда самые верные. Фонарь не вспугнет спящих животных.

Прошли в глубь конюшни, и теплый конский запах ударил Эмме в ноздри. Все было тихо. Только когда проходили мимо Гиерро, тот забил копытами и громко заржал, протестуя против непрошеного посещения. Его огромная вороная голова и пристальный взгляд жгучих глаз выглядели в сумерках почти жутко. Беспокойство в душе Эммы нарастало с каждой минутой.

— Чудесное животное, и нрав прекрасный! — бормотал дон Рафаэль, все же знаком приглашая Эмму обойти Гиерро стороной. — Негрито там, подальше. Мать его зовут Кара. Замечательная была кобылка, и приплод обещает унаследовать ту же стать. Я посижу тут и подержу для тебя свет.

Когда он садился на солому, лицо у него было совсем измученное, и Эмма спросила, все ли с ним в порядке. Он успокоил ее.

— Малыш, да какая же ты прелесть!

Темной масти жеребенок с любопытными широко расставленными глазами уже уверенно стоял на ногах. Эмма прошла чуть дальше, чтобы рассмотреть мать, и вдруг свет от фонарика исчез. Она бросилась назад.

— Дедушка!

Фонарь валялся на земле, и в его неверном свете едва была различима упавшая на грудь голова. Она ощупывала стену, ища рубильник, но ничего не находила. И не заметила, что искры от фонаря перекинулись на солому. В конюшне начинался пожар.

Надо спасать дона Рафаэля! Пламя уже лизало обшлага его брюк. Где же выключатель? Он должен быть возле входа. Но нет времени искать. Она стала гасить огонь руками. Нет, сперва надо вывести его.

Понадобились все ее силы, чтобы поднять дона Рафаэля и перетащить к дверям. Тело его было безжизненно, скорее всего усилия ее уже бесполезны, но вдруг… Подождав, пока у нее откроется второе дыхание, она потащила его в недоступное огню место, крича о помощи.

Она подождала, пока приблизился охранник, и решила попытаться освободить лошадей. Бедные Негрито и его мать! В том месте, где они были, барьер огня оказался непреодолимым. Нечеловеческим усилием Эмма вычеркнула из памяти их образ. Надо было спасти тех, кого еще можно спасти. Засовы снять нетрудно, и лошади сами убегут от огня.

Ближайшей к Эмме была Сомбра. Кобылка была перепугана больше всех других лошадей и бешено колотила копытами в дверь. Эмма сняла засов и стала отступать, давая проход лошади, но не была достаточно расторопна. Копыто Сомбры задело голову Эммы…

Может быть, дон Рафаэль и вправду меня переживет…

— Сотрясение мозга… Нарушения функций нет… Ожоги поверхностные… Отравление дымом незначительное. Возможно, есть небольшой отек легкого, с уверенностью можно будет определить только завтра. — Эмма слышала эти слова, но не улавливала их смысла.

— Эмма, ты меня слышишь?

Голос был знакомый, но он не мог принадлежать никому из близких людей. Тот, кто говорил, хотел вытолкнуть ее из черного провала забытья и втащить обратно в мир боли. Он прикасался к ней, теребил ее руки. Почему он не может оставить ее наедине с собой? Разве он не понимает, как ей необходим сейчас сон?