— Так что же, уехать мне завтра или остаться?

— Ты должна… Тебе придется остаться. Я ведь уже сказал ему.

— Но я же не могу остаться навсегда. Когда-то ты ведь скажешь ему, что мы должны разлучиться.

— Нам нельзя разлучиться. Пока он жив — нельзя… Прости. Понимаешь, я ведь не предполагал, что он так к тебе привяжется. Мало ли здесь перебывало моих подружек! Он почти не обращал на них внимания.

Эмма вдруг почувствовала себя виноватой. Может быть, она не должна была стараться привязать к себе этого бедного старика?

— Но чем я могу помочь, Луис? Продлевать ему жизнь своими невеликими чарами?

Луис в недоумении поджал губы.

— Я люблю, когда ты шутишь, Аманда. Но сейчас не время для шуток.

— Конечно. Дала согласие вторгнуться в чужую жизнь ради собственной выгоды — чего же скулить, когда выходит не по-твоему?

Он энергично сжал руку в кулак и постепенно стал разжимать.

— Теперь ты говоришь разумно, guapa. Мы должны быть с тобой как одно целое, понимаешь? Тебе придется приезжать сюда на Рождество и на Пасху, как ни грустно в это время быть вдалеке от мамы и друзей.

— И если я вовремя не напишу, не позвоню, не поздравлю, мне это будет поставлено в вину? — Он кивнул. — Мне это уже действует на нервы, Луис.

— Компенсация будет, о какой ты и не мечтаешь. — Он смотрел на нее в упор в ожидании ответного презрительного взгляда. — Ты все равно отказываешься?

— Я, разумеется, все буду исполнять. Но не для тебя, Луис, и не ради твоих денег, а только ради дона Рафаэля. Исключительно ради него. Ты понял?

— Я знаю, что все будет так, как ты обещаешь…

Впервые за дни их знакомства Эмма прочла в его взгляде неуверенность. И впервые почувствовала себя хозяйкой положения. Тоже мне, утешение! Классический салат-оливье с куриным мясом показался невкусным. Она отодвинула тарелку на край стола.

— Если бы летом мне больше никогда не поломойничать по отелям! — воскликнула она вдруг с неистовством и горечью.

Луис не счел ниже своего достоинства принести извинение за то, что не будет подле нее весь этот день.

Эмма вышла во дворик с томом Диккенса. Вскоре «Тяжелые времена» были дочитаны. Ей стало вдруг значительно спокойнее. Успокоение горестным посреди своих горестей. Да, родись она в викторианскую эпоху в неимущей семье, жизнь ее сложилась бы куда хуже. Впрочем, горести приходят и на виллы. Как там дон Рафаэль? Надо сходить узнать.

— Уже сидит на кровати, читает газету, попросил стаканчик вина, — докладывала Мария, гладя с материнской нежностью руку Эммы. — Попомните мои слова, сеньорита Аманда: этот старый плут переживет и меня, и вас.

Эмма успокоилась, попросила кофе и проболтала с Марией до сумерек. Да, пора уже быть наготове. Она поцеловала домоправительницу в щеку. Спасибо Марии за ее доброту. Но не надо забывать еще кое о ком.

Вернувшись к себе, она первым делом пересмотрела гардероб. Вечером явлюсь опять в турецком платье. Пощеголяю в нем, пока есть где. На студенческой дискотеке оно будет совсем неуместно. Она представила себе, как вытянулись бы лица ее друзей, если бы она в этом платье вышла на тур вальса.

Из ванной повалил пар. Она побежала закрывать краны. Какой из кремов я еще не попробовала? Она взяла один из хрустальных графинчиков и понюхала. Вот то, что надо! Она капнула сперва самую малость, а потом наклонила графинчик как следует, и в воздухе разлился волшебный запах жасмина.

— Здорово! — воскликнула Эмма, погружаясь в ароматную пену.

Она вымылась, натерлась кремами, накрасилась. Высушенные феном волосы великолепно блестели. Закутавшись в купальный халат, она вернулась в комнату, где ждали на постели заранее приготовленные белье и одежда.

Да, вот уже и восемь. Скоро придет Луис. Прочь, халат! Белое кружевное белье, колготки… Лифчик? При этом фасоне платья и при такой форме груди лучше без него.

— А ты ведь еще гораздо красивее, чем я себе представлял, guapa! — донесся с балкона вкрадчивый голос. Это было как мгновенный ожог.

— Луис! — Она загородилась от него платьем. — Все-таки следует спрашивать, прежде чем войти.

— Я еще не причислен к лику святых. Хотя иногда и чувствую в себе что-то от подвижника или выполняющего обет безбрачия монаха. — Он мягко отодвинул платье и загляделся на маленькие соски.

Эмму буквально пронзил его хищный взгляд. Она понимала, что сейчас бессильна сопротивляться. Если он захочет, она не сможет устоять. По временам Эмма ненавидела его с такой силой, которую в себе не подозревала. Однако это не мешало ей с той же неожиданной для себя силой томиться по нему.

— Давай вместе будем тебя одевать. — Он был совсем близко, и жар его тела творил с ней нечто катастрофическое. — Твой девственный румянец вводит меня в соблазн, — продолжил он, набрасывая на нее платье.

Почему ему нравится меня мучить? Сколько у него было женщин? Что, в конце концов, мешает ему присовокупить к ним и ее? А вдруг я, с его точки зрения, какая-нибудь уродина?

Он рассмеялся, осторожно повернул ее лицом к огромному зеркалу на стене над туалетным столиком и воскликнул:

— Вот, смотри! Только слепой может не оценить это сокровище!

Она посмотрела на свое отражение. Невысока, светловолоса, бледна. И как во всем не похож на нее этот высокомерный южанин. Противоположные миры! Обнимавшие ее руки были смуглы, волосы — чернее некуда, и ростом он выше дюймов на восемь. Серьезно ли ее чувство? Нет ли здесь элементарного зоологического инстинкта, который она осудила в женщинах, глазевших на него в Альгамбре?

— Наверно, ты надеялся, что я тут хоть немного загорю, — с улыбкой проговорила она, отвлекая себя от обуревавших ее сомнений.

— Контраст всегда желателен. Все настоящее, свободное, великое замешано на контрасте! — И он с какой-то особенной нежностью провел ребром руки по тыльной стороне ее шеи.

— Зачем? — сердито отстраняясь, задала наболевший вопрос Эмма. — Ведь дальше все равно ничего не будет! Я ведь не кукла «Играй-Пока-Не-Наскучит». Я умею сильно чувствовать, ты это знаешь.

— Прости, guapa. Я поступаю во вред нам обоим. Зачем? Да просто чтобы доказать себе, что у меня все же стоическая закваска и я готов устоять перед любой красотой.

— Тогда я не кукла, а модель — для эксперимента.

— Очень тяжелого эксперимента, да, но ты несправедливо меня судишь. Ведь это после твоих строгих слов мне пришлось брать уроки воздержания.

— В таком случае поздравляю тебя с осуществленным недельным целибатом, — произнесла она саркастически, бессильная понять, содержат ли его слова хоть какую-то долю правды. — Ну, а на следующую неделю ты даешь зарок?

— Еще неделя? Кто знает… Пока я ставил недельный эксперимент. — В его сардонической ухмылке было столько самодовольства, что Эмме хотелось размазать эту ухмылку по его физиономии. Кажется, никто прежде так ее не злил. Неужели утром он действительно плакал? У такого камни должны быть вместо слез!

— Не гляди на меня так, chica. Ты не знаешь, в какие танталовы муки меня ввергала все эти дни! Были мгновения, когда я не чаял выжить!

— Ну прости меня, бешеную зверюгу, — пролепетала она, протягивая руку к шкатулке с украшениями. Теперь хотя бы ясно, почему он больше не целовал ее после того дня.

— Давай не вступать в пререкания. Хотя бы сегодня. — Он застегнул ей сзади жемчужное ожерелье. Прикосновение было наилегчайшее, но она чувствовала себя так, словно ее заклеймили. — А это как будто бы мой свадебный подарок, — сказал он вкладывая в пальцы обеих рук по серьге.

Она глянула с недоумением на эти две жемчужные грозди, а некоторое время спустя, открыв шкатулку, она обнаружила там еще одни серьги и колье.

— Черт возьми, ведь не подделка же это! — Она не удержалась и тут же примерила опаловые бусы.

— Это, конечно, совсем недорогая вещь, но я не знаю, что еще было бы так тебе к лицу. — Он наклонился и поцеловал ее. А у нее вдруг слезы побежали по щекам. — Странная ты! — Он в недоумении покачал головой. — Наверно, еще ни одна женщина в мире не плакала от подарка.