Кассета в магнитофоне у таксиста была все той же. Черный певец продолжал раздражать меня своей активной гражданской позицией.
— Ты кричишь «Мир», ты кричишь «Любовь»,
Ну, а в руке твоей Калашников, — тихо подпевал лысый шофер, и серьга у него в ухе покачивалась в такт неказистой мелодии.
Район небоскребов закончился как-то внезапно, и на смену офисам вдоль дороги выстроились длинные заборы коттеджей. А потом оборвались и они. Уличные фонари, к которым уже привык неизбалованный глаз, тоже исчезли. И вместо них нас словно обступили трущобы. Дома, сшитые из жести, картона и целлофановых пакетов. Они, плотно прижавшись друг к другу, тянулись до самого конца улицы, насколько их могли выхватить лучи наших фар, и даже еще дальше.
— Кто это? — спросил я шофера.
— Это иммигранты, из Буркина-Фасо.
Он посмотрел на меня и понял, о чем я подумал.
— Не переживайте, там им еще хуже, чем здесь. Иначе они бы у нас не оставались.
Это место было похоже на Либерию. Но не трущобами, их полным-полно в любой африканской стране. Я увидел, что вдоль дороги, перед каждым стихийно построенным кварталом трущоб стоит блок-пост. Все было почти, как в Монровии: колючая проволока, деревянные полосатые столбы и будки с солдатами. Но солдаты выглядели по-другому, гораздо серьезнее. По крайней мере, они были одеты в пятнистую форму, а не потертые джинсы. И это тебе не худощавые юнцы, а крепкие мужчины, в которых чувствовалась неплохая выучка и трехразовое питание. Хотя, если честно, оружие у этих было похуже, чем в Либерии. Старые «стэны» и «кольты» вместо «калашниковых» и «М-16». Я попросил таксиста остановить и подошел к одному из солдат.
— Можно Вас спросить, офицер? — сказал я, намеренно завысив его чин.
Солдат с достоинством кивнул:
— Спрашивайте.
— Этот автомат, — говорю я, — русский?
— Нет, английский, очень старый, — ответил военный.
— А почему такой старый? — продолжаю я выяснять.
— Не знаю. У меня есть своя теория на этот счет.
— Можете поделиться ей со мной?
— Пожалуйста, мсье, если хотите, почему бы нет. Я считаю, что мы слишком мирная нация, чтобы тратить много денег на войну. Нам хватает этого.
И солдат поднял вверх древний «стэн», которому место было не здесь, а в музее Второй Мировой. Я поблагодарил парня и плюхнулся на переднее сиденье в оранжевом абиджанском такси. Но напоследок не смог удержаться от сарказма.
— Если вы такие мирные, то зачем вы вообще здесь стоите? — крикнул я солдату из открытого окна машины.
Умный солдат не полез за ответом в карман.
— А это, мсье, для того, чтобы чужие в нашей стране жили по нашим правилам. Я понятно объясняю?
— Да, офицер, вполне. Желаю Вам поскорее стать генералом, — бросил я вместо «до свидания», когда водитель уже разворачивался в сторону центра.
В «Интерконтиненталь» машина приехала под утро. Я щедро рассчитался с водителем и поднялся к себе на этаж. Когда я вышел из лифта, я сразу заметил, что дверь моего номера приоткрыта, и оттуда доносится музыка и женские голоса. Может быть, я ошибся и вышел не на своем этаже? Я подошел поближе. Нет, номер был мой. А обладательницам голосов явно было хорошо у меня в гостях. Я задумался на мгновение, а стоит ли вообще заходить, и решил, что стоит.
Посередине номера, на сером ковролине, босиком отплясывали две стройные африканки. Желтые пятки мелькали под ритмы Эм-Ти-Ви из телевизора, двигаясь вокруг стеклянного столика и огибая разбросанные по полу прозрачные туфли на высоком каблуке и прочие предметы женского туалета. Девицы были почти голые. Непонятно, каким образом на них крепились небольшие кусочки кружевной белой материи, очевидно, выполнявшие функции женского белья. Девушки танцевали с бокалами в руках. На ковролин то и дело падали тяжелые капли вина. Они чудом не попадали на Журавлева. Журналист, приободряюще хлопая в ладоши, сидел по-турецки возле стеклянного столика. Именно на столике, в центре этой вакханалии вседозволенности, находилось самое интересное. Горка белого порошка, по цвету и консистенции напоминавшего стиральный. Белые следы были и на переносице у Сергея, как-будто он ел пирожное и влез носом в сахарную пудру. Моим первым желанием было вышвырнуть его отсюда. Но он, увидев меня, нервно захохотал и, вскочив со своего насиженного места, вцепился в меня.
— Иваныч, Иваныч, Иваныч! У тебя так много места, а у меня в номере негде развернуться. Я попросил, и они открыли твой номер. Представляешь? Просто попросил, и они открыли.
«Вот сволочь этот портье,» — подумал я. — «Небось, Журавлев сунул ему пару бумажек.»
— Но, если хочешь, мы уйдем, — виновато улыбнулся Сергей, заглядывая мне в глаза. Зрачки у него были настолько большими, что, казалось, голубые глаза поменяли цвет и стали черными.
— Уйдем, девушки? — громко спросил он своих ночных подруг по-французски.
— Не-е-т! — дружно, хором, ответили девицы, ни на секунду не прекращая свой танец.
— Не гони нас, Андрюша, а лучше оттянись с нами. Забудь, забудь обо всем. Вот в чем спасение, дружище, — и Журавлев сделал широкий жест в сторону девушек и столика с кокаином.
Я зашел в туалет и закрыл дверь прямо перед лицом Сергея. Он робко, но настырно, стучал в коричневый пластик двери. Я умыл лицо и посмотрел в зеркало. Оттуда на меня глядел усталый небритый человек со свалявшимися волосами пшеничного цвета и мешками под глазами. Я давно не вглядывался в это лицо и вдруг понял, что оно постарело. Я не мог понять, что же в нем было от старости. То ли появились седые волосы. То ли мешки стали больше и кожа посерела. А, скорее всего, все это вместе не добавляло мне молодости. И усталость, бесконечная усталость, к которой я, впрочем, уже успел привыкнуть. И одиночество, с которым теперь мне придется научиться сосуществовать.
— ...и поверь, это лучшие модели из «Whisky a go-go», а «Виски» это лучшее заведение во всем Абиджане, а Абиджан лучший город во всем Кот д'Ивуар. И я хотел, чтобы тебе, Иваныч, было хорошо. Чтобы ты разгрузил свое сердце. Потому что нельзя же так мучить себя...
Журавлев что-то говорил без остановки и продолжал стучать ладонью по двери. Но я его не слушал. Человек в зеркале смотрел мне прямо в глаза. Так смотрит на хозяина старый умирающий пес. Под таким взглядом сердобольному хозяину хочется где-нибудь достать пистолет и пристрелить верного друга. Этому парню из зеркала уже не нужен был кокаин и черные топ-модели из дешевого ночного клуба.
Я достал металлическую фляжку и вылил ее содержимое в стаканчик для бритвенных принадлежностей, стоявший нетронутым на полочке перед зеркалом. Коричневая жидкость налилась почти до края, а в стакане помещалось грамм триста, не меньше.
Потом я с трудом извлек то, что находилось на дне фляги. Несколько твердых прозрачных камешков, каждый из которых был заботливо обернут куском салфетки. Чтобы алмазы не звенели об стенки при таможенном досмотре. Фляжка у офицеров не вызвала особых подозрений. Вот так, с помощью примитивной хитрости, я ввез в эту страну небольшое состояние и теперь, глядя в глаза своему отражению, раздумывал, зачем теперь оно мне нужно.
Что там говорил Гриша об этой коричневой жидкости? Кажется, он назвал ее сильной штукой, и не рекомендовал пить ее помногу. «Одного глотка тебе хватит, чтобы успокоить нервы,» — вроде бы так он советовал на борту «Мезени». А что будет, если хапнуть сразу весь стакан? Успокоюсь навеки или впаду в летаргический сон? Пожалуй, стоит проверить.
Я взял стакан в руку. Понюхал. Запах был все тот же. Жидкость пахла аптекой. «Ну, что страшно?» — спросил я себя. Но никакого страха я не испытывал. Только любопытство, и ничего больше.
— Твое здоровье, — улыбнулся я парню в зеркале и приподнял стакан. Усталый человек напротив сделал то же самое. У него явно улучшилось настроение. У нас с ним получилась отличная компания. Мы, как никто другой, понимали друг друга. Он осторожно поднес край стакана к губам и сделал первый глоток. Я не отставал от него и спешно, наперегонки с ним, вливал в себя успокаивающий эликсир. Когда в стакане ничего не осталось, я тщательно вымыл его, а потом смел туда с полочки все до единого алмазы. Мы одновременно поставили свои стаканы. Я еще раз посмотрел в зеркало и увидел, как удвоилось мое либерийское состояние. Потом я развернулся и вышел из ванной.
