Я подлетел к черному психопату в тот момент, когда граната влетела в борт вертолета. Она легко вошла в него, это было заметно даже невооруженным взглядом. Через мгновение вертолет словно осел в воздухе и тут же превратился в огненный шар. Ярко-красный в середине и иссиня-белый по краям. С неба дохнуло беспощадным жаром. Внутри шара было мое счастье и моя любовь.

И я оттолкнулся от палубы обеими ногами, чтобы взлететь как можно выше и, пробив огненную оболочку, оказаться вместе с ними, там, внутри.

— Пей! — услышал я голос в темноте. — Пей.

Здесь темно. Воздух липкий и прогорклый. Все пространство вибрирует, подчиняясь ритмам невидимого двигателя. Вот, оказывается, что бывает после того, как наступает конец. Я уже не человек из плоти и крови, а просто мысль, пойманная неизвестным ловцом и помещенная на вечное хранение в середину черной бесконечности.

— Пей, — упрямо повторял знакомый голос, но я никак не мог вспомнить, кому он принадлежит. Голос настойчиво и упрямо повторял кому-то свою просьбу. И я догадался, что этот кто-то — я сам. Я почувствовал, как в меня вливается тоненькая струйка жидкости, и обнаружил, что кроме мысли у меня есть еще губы и глотка.

Постепенно ко мне возвращались чувства. Наверное, так чувствует себя робот, к которому по одной присоединяют конечности. Сначала он это просто программа, записанная на чипе. Потом у него появляются фотоэлементы, он начинает видеть мир. Потом к нему подсоединяют тело, руки, ноги. Он шевелит пальцами и радуется тому, что может узнать этот мир наощупь.

Мое горло оказалось пересохшим, а губы растрескавшимися. Мне стало больно глотать неизвестную жидкость, и в знак того, что, мол, достаточно, я покачал головой. Я могу шевелиться! Это было удивительное открытие. Значит, еще не конец, и жизнь продолжается. Но вместе с чувствами стала возвращаться и память. Я вспомнил палубу корабля. Огненный шар над ней. И то, что было внутри этого шара. То, ради чего я отдал бы, не раздумывая, все, что имел. Я отдал бы все ради того, чтобы в момент вспышки оказаться в вертолете. Но это было уже невозможно.

— Он стонет, — заговорил другой голос, тоже довольно знакомый. — Значит, будет жить. Дай ему еще этого пойла.

Микстура снова полилась внутрь меня. Я ощутил ее вкус только со второго раза. Она напоминала травяной чай, который собирают в крымских горах, а потом вязками сушат под потолком, помешанные на своем здоровье старухи. Как ни странно, неприятный напиток окончательно вернул меня в этот мир, назад к реальности. «Хорошо бы открыть глаза,» — сказал я сам себе и поднял веки. Свет электрической лампочки ударил мне в глаза. Почти, как вспышка от взрыва. Я увидел в самой середине стеклянного пузыря молнию от вольфрамовой нити и снова прикрыл глаза.

— Порядок, — удовлетворенно сказал первый голос.

Я вспомнил, кто этот человек. Его зовут Сергей Журавлев, журналист. А второй это Григорий Волков, капитан корабля и, по совместительству, неблагодарная сволочь. Между собой они говорили на языке, который мое сознание идентифицировало как русский. Я был почти в порядке. Если не вспоминать о том, что мне больше хотелось умереть, чем жить.

— Полежи, полежи, Андрей, — ласково сказал Григорий.

Но я и без его уговоров не хотел вставать.

— Послушай, Гриша, не трогай его. Пойдем отсюда. Придет в себя и встанет сам, — попросил вполголоса Журавлев.

Григорий согласился. Я услышал, как щелкнул автоматический замок и где-то за дверью затихло неторопливое шарканье шагов. Я снова приоткрыл глаза и осмотрелся. Возле меня стояла крашеная белой краской тумбочка. Над ней висела полка с книгами. Я повернул голову. Ноги упирались в грязный пластик стены. Помещение очень напоминало купе проводника в поезде дальнего следования. Только окно было не квадратным, а круглым, с мутным стеклом, за которым плескалась зеленоватая вода. Я понял, что нахожусь в капитанской каюте. В которой до меня спала Маргарет. Мне захотелось закрыть глаза, и я снова ушел в беспамятство.

Когда я в следующий раз открыл глаза, рядом со мной, на краю койки, сидел Григорий. В руках у него была плоская металлическая фляжка.

— Выпей, — протянул он ее мне.

Я взял фляжку и сделал небольшой глоток. Опять трава. Я бы лучше выпил виски, причем, всю бутылку залпом.

— Сейчас тебе это нужно больше всего, — сказал Гриша, словно прочитав мои мысли.

«Мне уже ничего не нужно,» — горько усмехнулся я про себя и попытался приподняться. Голова гудела. Когда я сел, свесив ноги с койки, в висках застучало.

— Вставай постепенно, — посоветовал Волков. — Хочешь, помогу?

Я отвел в сторону его участливую руку и привстал с койки. Ноги были словно набиты ватой и плохо слушались. Я сделал несколько шагов по крохотной каюте и снова сел на койку.

— Тяжело? — риторически спросил Григорий.

Я вместо ответа глотнул еще немного из металлической фляжки.

— Оно и понятно, — пробормотал моряк, — три дня пластом...

— Как три дня? — переспросил я его.

— А вот так. Ты три дня был без сознания. Тебя то лихорадило, то попускало. Весь в холодной испарине. Тошнило тебя постоянно, даже вода в желудке не удерживалась. Очень похоже на лихорадку лассо. Но не лассо. Что-то на нервной почве.

«На нервной почве», Гриша, это хорошо сказано.

— А у меня запас разных настоек, — продолжал Волков, — Гриссо дал мне в дорогу целую аптеку. Торговать можно. Я, конечно же, не Гриссо. Но кое в чем немного разбираюсь. Мы с Сергеем по капле в тебя эти чаи заливали. Разжимали челюсти фанеркой и заливали. А сегодня ты уже сам справился.

Значит, прошло уже три дня после того, как Суа Джонсон сделал выстрел из гранатомета.

— Где он? — спросил я Волкова.

Он сразу понял, о ком я спрашиваю.

— Нет его, Андрюша, совсем нет.

Я почему-то заранее знал, что он ответит именно так.

— Андрюша, — осторожно задал мне вопрос Волков, — а ты знаешь, почему он сделал это?

Конечно, я знал. Догадывался, по крайней мере. Идиотское стечение обстоятельств: вертолет принадлежал человеку, которого Джонсон считал своим врагом номер один. Может быть, этот человек тоже был среди пассажиров. Этого я не мог знать. А Джонсон не мог знать, что на борту вертолета находится Мики. У меня не было ни сил, ни желания, чтобы рассказывать сейчас всю эту долгую историю, и я ограничился утвердительным кивком головы.

Мы вышли на палубу. Я не пытался идти быстро и особенно осторожно поднимался вверх по трапу. Григорий неотступно следовал за мной и, как медсестра, заботливо поддерживал под локоть. На палубе к нам присоединился Журавлев. Он подхватил меня с другой стороны, и они наперебой принялись задавать мне глупые вопросы «Ну, как?», «Нормально?», «Не тошнит?», «Голова не кружится?», «Еще или посидишь?» Этот поток слов я оставил без внимания. И только настойчиво перебирал ногами в направлении носовой части судна. Что-то здесь было не так. Снасти искорежены, поручни срезаны, причем, как-то неаккуратно. Дощатое покрытие палубы иссечено так, словно на ней кололи дрова, а местами доски были сорваны. Я удивленно посмотрел на Волкова. Тот, скорчив недовольную гримасу, пожал плечами:

— Винт вертолетный прошелся. Когда вертолет упал в море. Совсем рядом с бортом.

— Как это могло случиться? Вертолет же ушел от корабля? — спросил я.

— А хрен его знает, Андрей, этот винт прилетел, как бумеранг. И судно слегка порубил, и Джонсона.

Я с сомнением посмотрел на капитана. Тот нахмурил свои густые брови:

— Ты что же, думаешь, это я Джонсона порешил?

Нет, конечно, Григорий не стал бы этого делать. Ну, а даже если бы и стал, то что мне теперь до этого? Я остановился и присел на корточки. За спиной оказалась металлическая опора неизвестного мне назначения. Обычно таких предостаточно на любом корабле. Я смотрел на океан. Над невысокими волнами повис легкий туман. В этих краях туманы редко бывают, впрочем, откуда мне знать, я же не моряк, меня больше интересуют облака в небе, чем туманы на земле. Или на воде. Но дымка постепенно стала расходиться. Туман поредел, и за ним, словно на лице дамы под вуалью, стали проявляться знакомые очертания. Когда ветер окончательно развеял туман, я увидел город.