— Куда, маста? — спросил пожилой водитель, коверкая до неузнаваемости слово «мистер».

Ох, уж эти лингвистические чудеса черного континента. К тому моменту я провел в Либерии не один месяц, в общей сложности, конечно, но так и не смог привыкнуть к местному произношению. Я отдавал себе отчет, что все вокруг поголовно говорят по-английски, но вот о чем говорят, понять не мог до тех пор, пока собеседник или собеседники не снижали темп своей специфической речи. Видимо, они тоже не понимали мой английский, который мой лондонский партнер Питер Дойл называл «далеким от совершенства, но приятным на слух». А здесь пришлось привыкать к другому английскому. Как-то нужно было мне из Монровии съездить километров за сто, в город Тубманбург. Отъезжаю от гостиницы, водитель спрашивает: «Where to go?» Я говорю: «Tubmanburg», стараюсь произнести как можно правильнее. Едем. Минут через пять водитель снова спрашивает:«Where to go?» Ну, думаю, суровый таксист забыл, куда мы едем. Напоминаю:«Tubmanburg». Водитель кивнул головой и снова замолчал. Проехали, ну, может быть, еще пять минут. Чувствую, старик снова хочет что-то спросить. «Что не так?»— спрашиваю. Он мне, видимо, начиная злиться: «Where to go?» Я тоже злюсь и, растягивая гласные, грассирую всеми согласными: «Tubmanburg». Шофер кивает головой, останавливается возле каких-то черных таксистов, выходит, интересуется направлением, те ему, видимо, показывают, куда ехать, он возвращается и садится в машину. Едем. Молчим. И тут парень издал знакомый звук. «Where to go?» — говорит. Меня прорвало. Я ему рассказал, что он глухой, тупой и слепой водитель, что сначала нужно научиться водить, а потом работать таксистом, и, конечно, сказал, что мы едем в Тубманбург. А для убедительности показал на указатель направления, на котором белым по синему было написано «Tubmanburg 96 km», нам повезло, он рядом оказался. И тут водитель вздохнул радостно, кивнул головой и сказал: «А, Тубманбург» Ну как он это произнес!!! «Tubmanburg» звучало примерно так «Pum-bum-buh» И тут до меня дошло — он меня не понимал. А я его понял только благодаря помощи дорожных знаков. Но потом и я научился. «Gofreh» это не гофрэ, это «Good friend», «tank» это не танк, а «thanx», «afi» означает аэродром «air field», и так далее. Удивительно, но со временем и сам начинаешь говорить примерно с таким же акцентом, ну, чтобы тебя понимали.

— Так куда, маста? — повторил свой вопрос старик. Я усадил Маргарет в машину и сел с ней рядом на заднее сидение.

— Домой, — говорю.

Но я же не знал, где она живет. Я повернулся в сторону Маргарет, чтобы спросить, куда ехать, но она упредила мой вопрос.

— Не надо домой, — сказала Маргарет. — Ресторан «Бунгало» знаете?

— Кто не знает ресторан «Бунгало» в Монровии! — улыбнулся своим редкозубым ртом водитель. — Морис знает все и всех в этой стране. А все знают Мориса.

Так, видимо, звали нашего водителя. Морис, причем с ударением на последний слог. Странно, думаю.

— Морис, — говорю, — а Вы из какого племени?

В Либерии такой вопрос не считается неприличным. Раньше, когда в каждом племени в момент совершеннолетия наносили юношам особые насечки и татуировки на лицо и тело, всегда по рисунку можно было определить, с кем ты имеешь дело. Но после того, как Западная Африка стала независимой, и межплеменные войны превратились в межгосударственные, такая необходимость отпала, ведь представители одного и того же племени могли оказаться по разные стороны баррикад.

— Я Мэнде, из Гвинеи. Но здесь уже лет двадцать, — и водитель замолчал на несколько минут, потом переспросил:

— А что, меня выдает французское произношение?

— Нет, веселое настроение, — отвечаю, — в Либерии люди разучились улыбаться по-доброму.

— Это правда, — хохотнул Морис. — Вы видите, у меня нет зуба. Так это не от старости, а от веселости. Получил по зубам от солдата на чек-пойнте. Подвез его из пригорода. Всю дорогу развлекал его веселыми историями, а он так и не расплатился. Вышел, заехал в морду прикладом, говорит, слишком много смеешься, когда Родина в опасности. Да я не в обиде. Они же все под дурью, по-другому как можно воевать. Да и ехать было недалеко.

— Не волнуйтесь, — перебиваю я нашего гвинейского говоруна. — Мы заплатим и в зубы бить не будем.

— Только не надо никаких историй, — подала голос Маргарет, забившись куда-то в дальний угол салона.

Морису, видимо, стало неловко. Он начал искать сигареты, и я дал ему целую пачку. Я, как уже вы знаете, курю только «Ойо де Монтеррей», такие маленькие коричневые сигарки, которые на Кубе стоят меньше доллара за пачку, а в любом европейском аэропорту такая же пачка обходится по пятнадцать баксов. Но в Африке стоит держать в карманах всякую дребедень на подарки. Я, например, носил с собой курево. Либерийцы любят, когда их чем-нибудь угощают. Большие чиновники предпочитают взятки, люди попроще и калибром поменьше соглашаются даже на сигареты.

— Американские? — посмотрел Морис на распечатанную пачку «честерфилда».

— Украинские, — говорю. Не так давно транзитный «борт» из Мелитополя забросил мне целый ящик этой гадости.

— М-м-м, — одобрительно замычал таксист после первой же затяжки. Остальную дорогу мы ехали молча.

Через десять минут мы остановились возле невысокого каменного забора, за которым располагался дворик ресторана, весь уставленный столиками. Над некоторыми возвышались бамбуковые конструкции, оправдывающие название ресторана — «Бунгало». Заведение было довольно приличным, пожалуй даже, достаточно приличным для Монровии. Мебель деревянная, лакированная. Под ней отполированная разноцветная брусчатка, ничуть не хуже новомодной, которой так любят выкладывать тротуары в Москве. Черно-лиловые официанты в белых накрахмаленных костюмах сновали туда-сюда, разнося еду и напитки. В основном, напитки, а именно пиво «Стар» из соседней Сьерра-Леоне. То ли контрабанда, то ли гуманитарная помощь.

Как только мы прошли сквозь деревянные ворота, служившие входом в ресторанчик, к нам тут же подбежал молодой парень, белизна спецодежды которого конкурировала с белизной его зубов. Официант улыбался на все тридцать два.

— Ваш столик, как всегда, ждет Вас, — обращался он, в основном, к Маргарет. Она тут завсегдатай, догадался я. И ошибся. Маргарет в этом ресторане бывала редко, но ее персональный стол всегда ждал ее. И не только стол, но и небольшой кабинет с компьютером, деревянными счетами и дорогущей чернильной ручкой на подставке. Мисс Лимани была хозяйкой ресторана.

— Две бутылки «Стар», четыре рюмки текилы, — бросила она, не глядя на официанта. Зато посмотрела на меня. Лицо мое было изможденным, но я не производил впечатления голодного человека. И все же Маргарет продолжила заказ.

— И жареную рыбу. Много рыбы.

Мы сели за дальний от входа столик под навесом. Солнце клонилось к линии горизонта. Здесь, в Западной Африке, светило как-то быстро прячется на ночь, сначала медленно подбираясь к горизонту, а потом резко сваливаясь за кромку неба. «Как подбитый самолет,» — невесело подумал я, глядя на Запад. Роскошный красный оттенок заката еще не успел превратиться в черный, а здесь, в ресторане «Бунгало», уже заработал генератор, застучал своими поршнями, и над столиками зажглись самые обычные желтоватые лампы-шестидесятиватки. В Монровии не было электростанций, поэтому те, кто побогаче и поактивнее, устанавливали в своих домах генераторы. Ну, и в офисах с ресторанами, как водится, тоже. А большинство населения этой страны погружалось в темноту. Наверное, вот эта двенадцатичасовая ночь, с шести вечера до шести утра, способствовала увеличению населения Либерии. А что же делать крестьянам в темноте, чем тешить душу и тело, когда половина их жизни проходит наощупь? Вот и работают они над продолжением рода, нащупав в темноте своих жен.

Маргарет выпила первую рюмку текилы и запила ее широким глотком пива. Официант, встретивший нас у входа, глаз с нее не спускал. Правда, стоял он теперь возле барной стойки, почти вполоборота в нашу сторону.