— Ладно, Эндрю, не бери в голову. Я всегда помню о том, что третий лишний, так, кажется, у вас говорят. — И Тайлер снова превратился в смеющегося Армстронга-трубача. Ну, просто милейший добряк! И все же, что-то в его интонации мне очень не понравилось. Как будто бы и эта фраза, и этот смех имели другой смысл. А, может быть, и третий.

Я ехал к себе домой с одной-единственной мыслью — поскорее лечь в собственную постель. Меня опять везли люди Тайлера, но на этот раз это были не военные, а вполне гражданские лица — молодой бритый наголо водитель и чиновник службы протокола, пожилой человек в измятом синем костюме. Очень вежливый и предупредительный человек. Мы с ним сидели на заднем сидении черного «мерседеса», переднее отделение которого было отгорожено от пассажирского толстым стеклом. Увидев этот транспорт, я сразу сообразил, что именно здесь мне сделают предложение, от которого я не смогу отказаться. Или же убьют. Но я очень хотел жить и, выслушивая неровную речь своего сопровождающего, думал над тем, что ему ответить.

Я знал этого человека, правда, не слишком хорошо. Тайлер привез его с собой из Америки, говорят, они вместе учились. Однокашник президента был всегда при нем, но вверх по карьерной лестнице не продвигался. Он не стал ни министром, ни даже советником Чарли-старшего. Его руки, насколько мне было известно, не были запачканы в крови своих соплеменников. Он не был замечен в жестоких карательных акциях, которые нынешние власти страны, еще будучи в оппозиции и прячась в лесах, проводили против своих политических оппонентов. И тем не менее, Тайлер этому парню в мятом костюме очень доверял. Видимо, понимал, что этот не всадит ему нож в спину.

За окном автомобиля начинало темнеть. Или мне так кажется из-за тонированных стекол? Мы быстро выехали из центра города и повернули в сторону рынка. Водитель, видимо, собирался объехать пробку, которая с завидной регулярностью возникала к вечеру на центральной улице. Но быстро проехать рынок не удалось. Вокруг нас сновали торговцы с тюками на головах, уложенными в целые многоэтажные пирамиды. Женщины отгоняли пальмовыми листьями мух, норовивших приземлиться на куски говядины, которые продавались прямо с земли. Повсюду сновали дети в грязных рваных футболках и джинсах. Машины останавливались там, где им было удобно, водители совершенно не заботились о правилах и, тем более, о других машинах. Впереди нас, то и дело останавливаясь, плелся пикап, в кузове которого покорно стояли козы, две или три. В общем, мы попали в затор, «мерседес» двигался со скоростью пешехода, и пробегавшие мимо чернокожие оборванцы с любопытством заглядывали в зеркальные окна нашей машины. Таких тут было немного. «Мерседес», несомненно, стоил того, чтобы потратить на него время, тем более, что у местной рыночной шпаны его было предостаточно. Пять или шесть лиц прилипли к окнам. Мне было неловко вести беседу, глядя на приплюснутые к стеклу носы и глаза навыкате. Казалось, главное, что заботит их в жизни, это происходившее внутри нашего «мерседеса». Мой сопровождающий не обращал на них внимания.

— Я знаю, что Вы вышли от президента с финансовым документом.

— Документом? — переспросил я.

— Ну, назовем его документом на получение определенной суммы. Но я думаю, что в ближайшее время мы не сможем рассчитываться с вами. Я имею в виду, деньгами.

— Вы и раньше не рассчитывались наличными.

— Вы меня не совсем поняли. Деньгами мы рассчитываться не сможем вообще. Ни наличными, ни безналичными. У нас блокированы все официальные счета за рубежом. Сами понимаете, санкции.

— А как же тот счет в Дубаи, с которого я...

— Не волнуйтесь, с ним ничего не случится. С нами он не связан напрямую. Вот только, кроме указанной там суммы, больше на нем не появится ни цента. Финальная транзакция. Хотите, закройте его сразу, получив свои деньги. А хотите, пользуйтесь им сами. Но уже без нас.

Видимо, моих друзей действительно прижали не на шутку. В этом не было ничего удивительного. Тайлер мешал всем — и американцам, и англичанам, и русским. И теперь балансировать между великими державами становилось невозможным. Или все же есть шанс? А какая выгода мне ото всей этой истории? Мятый пиджак, видимо, знает, чем меня заинтересовать.

— Мы не собираемся прерывать наши отношения. Мы просто предлагаем другую форму оплаты.

Я повернул голову к окну. В нескольких сантиметрах от меня белозубый парнишка в майке болотного цвета приклеился к стеклу желтыми ладонями, как геккон. Другой, видимо, его товарищ, тоже одолеваемый любопытством, пытался оттащить парня за подол майки, но она не выдержала, треснула по швам. Наверняка единственная в его распоряжении верхняя часть туалета. В руках у наглеца остался лишь кусок зеленой замасленной материи. Парень, который глядел в окно, развернулся, и закричав что-то яростное своему обидчику, накинулся на него с кулаками. К нему присоединились еще несколько праздношатавшихся бездельников или рыночных торговцев, — не знаю, как для меня, они выглядели примерно одинаково, — и за несколько секунд драка превратилась в настоящее избиение. Вот это было приятное зрелище для местной толпы. Конечно, уровень внимания к нашей машине моментально упал. Она тут же перестала представлять интерес для рыночных зевак. Знай они, какого рода разговор происходит в «мерседесе», наверное, разобрали бы его на запчасти.

— Мы предлагаем, — как это называлось в университетском курсе истории? — вернуться к натуральному обмену. Форма оплаты будет более чем удобной. И, более того, я бы сказал — более компактной, если сравнивать ее с формой оплаты наличными.

Понятно, подумал я. Все вполне предсказуемо. Если я правильно понял, то в следующую секунду я услышу слово...

— Вот, — помятый пиджак раскрыл ладонь. В желтой ложбинке между средним и указательным пальцем лежали три маленьких прозрачных камешка. — Алмазы.

Наша машина тронулась вперед. Пробка впереди начала рассасываться и через некоторое время совсем исчезла. Мы свернули направо и набрали скорость. Улица, по которой мы ехали, была извилистой, но довольно пустынной. В этом районе жили, в основном, гвинейцы. Они бежали сюда в большом количестве в те времена, когда в Европе шла холодная война, а здесь, в Западной Африке, Либерия считалась оплотом американского империализма и была довольно благополучной, как по африканским меркам, страной.

Было темно. Сквозь приоткрытые двери домов на улицу пробивался скудный свет. На ступеньках сидели молчаливые люди, сливаясь с темнотой. Я видел только их светлые рубашки и слышал, как они пели песни. Такие же грустные, как и их судьба. Некоторые поднимались с насиженных ступенек и двигались в сторону ближайшего киоска. Такие обычно в этом районе стоят на пересечении двух улиц. Небольшие темные ларьки, в которых продавцы считают выручку то ли наощупь, то ли угадывая значение цифр на купюрах под коптящим пламенем свечи. Пиво, сигареты, марихуана, если знаешь продавца. Но только, если знаешь. Если нет, то больше, чем на пиво, можно не рассчитывать. Грустная гортанная мелодия была слышна даже сквозь толстые стекла роскошного немецкого автомобиля.

Мой спутник постучал в стеклянную перегородку костяшкой согнутого указательного пальца. Водитель чуть обернулся, почти вполоборота. Чиновник, слегка осклабившись, сделал жест, словно врубал погромче воображаемую магнитолу. Водитель понятливо закивал, взмахнул правой рукой, мол, понимаю, босс, и включил музыку в нашем отсеке. Из динамиков на нас полился сладковатый женский голос вперемежку с электронными звуками. Кажется, такая музыка называется «нью эйдж», она считается медитативной, нервоуспокаивающей, поэтому ее так любят крутить в женских парикмахерских салонах. Но меня сейчас она не могла ни расслабить, ни успокоить. Уж лучше бы марихуана из ближайшего киоска.

Кто, в конце концов, хозяин положения — я или этот черный президент? Кто продает товар, тот диктует условия, таково правило рынка. Здесь же все было по-другому. Я мог сколь угодно долго возить сюда свой металлолом, думая при этом, что от меня зависит судьба этой страны. Глупости. Судьба этой страны зависела от всякой ерунды, например, от интенсивности тропического ливня или от того, насколько был удачен вчерашний секс у Тайлера. И моя судьба, кстати, тоже.