Некоторые литераторы пытались самостоятельно эвакуироваться из города, что было чрезвычайно опасно. Иногда их брали с собой шоферы, курсировавшие по Дороге жизни. Но люди среди водителей грузовиков встречались разные. К. Чуковский рассказывал о подробностях гибели литературного критика Ц. Вольпе. Его убил шофер машины, в которой тот ехал. Произошло это, очевидно, зимой 1942 года: «…вероятно, убийцу соблазнила знаменитая бобровая шапка Вольпе и, возможно также, большой тяжелый чемодан, в котором были только рукописи… Но рукописи — исчезли!» ^[588]

В феврале 1942 года в Доме писателя был организован стационар для литераторов, страдавших дистрофией. По мнению работников Литфонда, «организация стационара была крайне необходимой для сохранения жизни и здоровья писателей». Но директор Ленинградского отделения Литфонда признавал, что он был создан с запозданием, этим следовало бы заняться раньше. В первую очередь туда были помещены люди, у которых врачи определили дистрофию II и III степени. В стационаре был установлен двухнедельный срок лечения, но состояние некоторых больных было таково, что их пребывание, по заключению врачей, продлевалось. За время работы стационара с 10 февраля по 5 апреля 1942 года в нем побывало 59 человек (33 мужчины и 26 женщин).

За пребывание в стационаре писатели должны были платить, но материальное положение многих из них было таково, что они не могли этого сделать ^[589] . За время работы стационара в нем умер только один человек, но вряд ли его эффективность в тех условиях могла быть большой. Некоторым писателям была продлена жизнь лишь на недолгий срок. Например, вскоре после пребывания в стационаре умерла переводчица А. Газен.

Часть писателей помещалась в районный стационар, стационар при гостинице «Астория».

В конце зимы 1942 года ответственный секретарь Президиума ССП А. Фадеев обратился к наркому пищевой промышленности Зотову с просьбой выделить для писателей-ленинградцев продукты, в том числе возможное количество круп, масла, сладкого и консервов для именных посылок Н. Тихонову, А. Прокофьеву, В. Саянову, В. Инбер, Н. Федорову и для общей посылки. Организацию перевозки Союз писателей брал на себя ^[590] .

Сохранился перечень продуктов и товаров, отправленных в Ленинград ^[591] :

Так как в это время в Ленинграде находилось примерно 110 гражданских и 100 военных писателей, нетрудно подсчитать, что из этой помощи Союза писателей на каждого литератора пришлось в среднем около четырех килограммов сухарей, одна банка мясных консервов, одна банка сгущенного молока, полкило масла. Безусловно, тогда это выглядело невиданным богатством, но, к сожалению, делились посылки отнюдь не всегда поровну. Но все же и рядовые литераторы получили поддержку. Вот что по этому поводу вспоминала Н. Завалишина, которая была очевидцем событий: «Писателям начали сбрасывать с самолетов посылки с продуктами, им стало чуть-чуть полегче» ^[592] . Н. Груздев на заседании Президиума ССП отметил, что «положение писателей в Ленинграде было в течение целого ряда месяцев очень и очень тяжелым. Но с февраля положение стало улучшаться» ^[593] .

В тот же период секретарь Президиума ССП П. Скосырев обратился в Наркомздрав с просьбой о выделении для 100 ленинградских писателей медикаментов, так как от этого напрямую зависела их жизнь ^[594] .

У некоторых писателей отношение к посылкам было довольно сложное. Л. Гинзбург писала: «Академический паек, безвырезной обед, посылка с Большой земли уподоблялись повышению в должности, или ордену, или хвалебному отзыву в газете… По списку… одни писатели, входившие в писательский актив, получали кило восемьсот граммов масла, другие — кило (не входившие в актив из посылок вообще ничего не получали). Для получавших кило — масло было отравлено. Многих обрадовало бы больше, скажем, пятьсот граммов, но чтобы это и было свидетельством литературных и общественных заслуг» ^[595] .

Но и при всем своем желании Союз писателей не мог помочь ленинградским писателям должным образом. А. Жданов прислал в Москву телеграмму с требованием прекратить посылку индивидуальных подарков организациями в Ленинград, так как это вызывает «нехорошие политические последствия». Поэтому О. Берггольц, приехавшая в Москву, сумела достать для своих коллег из радиокомитета только семь ящиков апельсинов и лимонов, сто банок сгущенного молока, десять килограммов кофе и лекарства. Больше ей ничего не дали, и она пошла на прием к Д. Поликарпову.

Впечатления от этой встречи остались в ее дневнике: «Холеный чиновник, явно тяготясь моим присутствием, говорил вонючие прописные истины, что „ленинградцы сами возражают против этих посылок“ (это Жданов — „ленинградцы“!), что „государство знает, кому’ помогать“ и т. п. муру» ^[596] .

16 февраля 1942 года бюро Ленинградского горкома партии приняло решение о выращивании овощей и картофеля в сельских районах, прилегающих к Ленинграду и в черте города ^[597] . Независимо от профессий, пола, возраста горожане работали на полях и огородах. В огороды были превращены улицы, бульвары, парки, дворы. Уже после прорыва блокады, вернувшись из эвакуации, М. Зощенко писал Л. Чаловой: «Устроил небольшой огород (на Марсовом поле). Вскопал две грядки, посадил редиску и картофель» ^[598] .

Осенью 1942 года, когда снабжение города продуктами улучшилось, появилась возможность увеличить рацион питания некоторых категорий населения. К группе рабочих и ИТР были приравнены многие работники науки и искусства. Но это было сделано слишком поздно: за зиму 1941/42 года Ленинград потерял 30–40 процентов интеллигенции ^[599] .

Очевидцы описали обеды, которыми в блокаду кормили ленинградских литераторов: «Принес он нечто, напоминающее мыльную воду. Это был дрожжевой суп… Там плавало несколько крупинок. Правда, крышка котелка доверху была наполнена овсяной кашей» ^[600] . В 1943 году обед состоял из супа-бурды и второго, которое А. Кулишер назвала «писательские косточки». Это определение вошло потом в блокадный фольклор.