16 августа 1938 года закрытое заседание шестерки ССП вновь обсудило поведение Алымова и поручило «Литературной газете» осветить очередной его проступок в печати в качестве последней меры общественного воздействия на неуемного поэта. Алымов также был предупрежден, что в случае повторения подобных поступков он, безусловно, будет исключен из писательской организации ^[431] .

Причиной вынесения столь серьезного постановления стал такой эпизод. 19 июля 1938 года Алымов в нетрезвом виде зашел с двумя женщинами в дом № 9 по Столешникову переулку. На вопрос милиционера о том, здесь ли он проживает, поэт назвал работника милиции «свиным рылом» и оскорбил нецензурными словами. За это на писателя был наложен штраф ^[432] .

Увы, предпринятые руководством ССП меры не возымели действия. 27 марта 1939 года в Президиум ССП пришел командир РККА, летчик-орденоносец Н. Уралов. Он сообщил, что в Клубе писателей подвергся тяжкому оскорблению со стороны литератора в присутствии своей жены и Героя Советского Союза Ляпидевского. Оскорбленный летчик просил писательскую организацию разобраться в этом деле ^[433] .

Затем в ССП поступает новое сообщение из милиции. 23 августа около трех часов ночи к постовому милиционеру, находившемуся около Киевского вокзала, обратился за помощью водитель такси. Он заявил, что в его машине находится пассажир в нетрезвом состоянии и, не называя определенного маршрута, заставляет возить его по городу, а платить отказывается. На просьбы милиционера оплатить поездку и выйти из машины для проверки личности пассажир ответил нецензурной бранью и отказом выйти. Он был все-таки извлечен из машины, но уже силами двух милиционеров, и доставлен в отделение милиции.

В отделении выяснилось, что нецензурно выражающийся гражданин, обзывающий стражей порядка «болванами, дураками, жандармами и мерзавцами», не кто иной, как писатель Алымов. Впрочем, он выразил свое отношение не только к милиционерам — досталось и свидетельнице по другому делу, находившейся в отделении милиции, которую он назвал «проституткой» ^[434] . После проверки удостоверения личности литератора отпустили, но тот успокоился лишь после того, как написал жалобу на свое задержание. С его точки зрения, он был задержан «без всякого поводу». На стражей порядка не действовали заявления литератора о том, что он «орденоносец и сознательный гражданин СССР». Высказывания по адресу дежурного по отделению были спровоцированы действиями последнего, который «вел себя недопустимо, вызвав… упоминания о царских жандармах». По мнению литератора, «при советской власти такие мерзавцы не должны возглавлять органы власти» ^[435] .

Версия С. Алымова не нашла поддержки у руководителей ССП, и он был исключен из членов Союза писателей ^[436] . Правда, позднее в рядах организации его все-таки восстановили.

30 июля 1937 года в редакцию «Литературной газеты» пришло письмо от группы писателей, отдыхавших в доме отдыха в Гаграх ^[437] . В нем они сообщали о том, что пьяный поэт В. Орешкин учинил в доме отдыха дебош, продолжавшийся несколько часов. Он грубо обругал директора дома отдыха, пытавшегося его успокоить, и нескольких писателей. Также в письме сообщались имена других литераторов, участвовавших в пьянке.

Алкоголь, как известно, развязывает язык, а пьяные разговоры в те годы могли иметь и политические последствия.

В 1939 году в ССП поступило сообщение из редакции «Курортной газеты». В нем рассказывалось об инциденте, происшедшем в Кисловодске в ресторане «Интурист». В 12 часов ночи из-за одного из столиков поднялся гражданин и медленно пошел к себе в номер. Ему вслед был послан окрик «Ты уходишь уже, жидюга?.. Тебя бы давно пора было порезать». Гражданин, которому адресовался этот окрик, был не кто иной, как заслуженный деятель искусств Пульвер. Через несколько минут на другом конце ресторана послышался звон разбитого бокала. Тот же пьяный подошел к группе актеров и крикнул, обращаясь к артисту Смирнову-Сокольскому: «Твоя жена жидовка и торгует старыми билетами на твои концерты!» ^[438]

Хулиганом-антисемитом, нарушившим покой отдыхающих, был не кто иной, как драматург Н. Погодин. Его поведением был крайне возмущен санитарный врач, проживавший в Киеве, С. Бородай, который даже написал по этому поводу письмо в Союз писателей: «Я русский человек (жена моя, правда, еврейка), но моя советская совесть не может успокоиться… Такого человека надо изгнать из общества, у нас, в наше время, даже колхозник так не говорит» ^[439] .

В Президиуме ССП отреагировали на эти сообщения и приняли постановление, осуждавшее поведение Н. Погодина как антиобщественное. Но при этом подчеркивалось, что «антиобщественное поведение Погодина объясняется исключительно его невменяемым состоянием» ^[440] . Литератору, принимая во внимание искреннее сознание им своей вины, объявили выговор. При этом было принято решение не придавать этот эпизод общественной огласке. Такое решение неудивительно — ведь Н. Погодин считался одним из видных советских драматургов и политически выдержанным человеком.

В архиве удалось обнаружить лишь одно упоминание об употреблении писателями наркотиков. Осенью 1939 года в Союз писателей, к депутату Верховного Совета СССР В. Лебедеву-Кумачу обратился заведующий Ярославским городским отделом здравоохранения Хабаров ^[441] . Он интересовался, действительно ли состоит на учете в ССП молодой писатель Курьянов, который, по документам, являлся молодым начинающим автором, работавшим над книгой «Борьба с басмачеством». Дело в том, что, находясь в Ярославле, тот ходил по медицинским учреждениям и требовал, чтобы ему предоставляли наркотические средства. По словам самого Курьянова, он употреблял наркотики уже десять лет. Представители Отдела здравоохранения считали, что имеют дело с «не совсем полноценным человеком в отношении устойчивости психики». Видимо, ярославские медики боялись предпринимать какие-либо меры по отношению к человеку, у которого была в кармане бумажка из ССП, поэтому они и обратились за разъяснениями, желая узнать, соответствуют ли его документы действительности, и попросили поместить Курьянова в наркодиспансер в Москве, так как в Ярославле таких учреждений не было.

Борьбу за безупречный моральный облик советского писателя начал М. Горький: «Мой долг старого литератора, всецело преданного великому делу пролетариата, — охранять литературу Советов от засорения фокусниками слова, хулиганами, халтурщиками и вообще паразитами» ^[443] . Он полагал, что не только творчество писателя, но и его личность, образ жизни могут и должны служить примером для читателей. Еще в 1930 году, создавая журнал «Литературная учеба», Горький думал о специальном отделе в нем, посвященном этике литератора. «Нам необходимо, — писал он своему заместителю А. Камегулову, — ввести этот отдел, в нем будем бить „богему“, трепать уши хулиганам и литературным налетчикам» ^[444] .