И Турецкий позвонил Грязно ву, в следственный изолятор, где тот в настоящий момент работал с задержанными.
— Слава, есть что-нибудь новенькое?
— Ты меня протелепатил. Я только что хотел отзвонить тебе. Лютиков буквально все отрицал, но наконец дал показания. Я ему закинул идейку насчет паровоза. Ну, что мы, мол, вряд ли отыщем их приятелей, сбежавших в Испанию. Он тут же нашелся, вспомнил и вывалил на Алымова с Барышниковым все, что мы могли бы инкриминировать ему самому. Теперь, по его показаниям, они виноваты, а он, как послушная овечка, не смел отказаться. И начальник давил, Медведев, и Орехов, как старший, но главным образом те, которые сбежали от правосудия. Включил он в этот список и Русиева. Пользуясь особым доверием хозяина, он их всех держал в ежовых рукавицах. От участия в убийстве семерых человек открещивается категорически. Никого не видел, но выстрелы на усадьбе слышал, Орехов ему сказал, что это гости развлекаются. Туда он не ходил, дремал в подсобке, где у них временное жилье, пока его Орехов не разбудил — менты приехали. А по поводу Трегубовой сознался, что приезжал в машине по приказу того же Русиева, но женщина была уже мертва, и он вместе со Старостенко убрался от греха подальше. Видеть он, понимаешь, не может трупов, плохо ему становится.
В общем, скажу тебе, песня известная. Сейчас начну колоть Старостенко, а Орехова оставляю на закуску. А что у тебя?
— Позже узнаешь. Срочно подошли ко мне эти показания.
— А-а… Он еще у тебя?
— Ну.
— Понял, сейчас Галку вызову и отправлю к тебе, больше некого. Тут, похоже, никому нельзя доверять полностью… Единственного, кого я не имею в виду, — это Влада.
— Ну, вернемся, Андрей Константинович, к нашим баранам, — сказал, откладывая телефон в сторону, Турецкий. — Скажите, какое отношение к вашим сотрудникам, к вашему ведомству имеет или имел Игнат Русиев?
— Абсолютно никакого.
— А почему тогда он командовал вашими сотрудниками?
— Откуда это вам известно? Это же неправда! Он к нашей службе никакого отношения не имеет.
— Но вам-то он известен?
— А какое это имеет значение? Я, может, полгорода в лицо знаю. А Русиев…
— Его кличка — Сибиряк. Не знаете, по какой причине?
— А вот это обстоятельство мне совершенно неизвестно и не интересует… Мало ли кого и как зовут? Он в губернаторской семье телохранителем был, это многие знают.
— Да? Ну, подождем, что на этот счет расскажут ваши сотрудники. Значит, как я понял, вы утверждаете, что пятеро сотрудников вашего отдела на вилле господина Киреева исполняли исключительно свои должностные обязанности? И ничего больше?
— Я так не утверждал. В свободное от дежурств время они, вполне возможно, выполняли какие-то частные его распоряжения, но только не в ущерб службе. Зарплаты у нас небольшие, а жить надо, у многих семьи, которые приходится кормить.
— Получается так, что именно в свое личное время Старостенко с Лютиковым, как мы говорим, подчищали по указанию Русиева — Сибиряка место преступления? Ну, после того, как тот убил женщину? Это уже доказано рядом свидетельских показаний и иных обнаруженных нами улик, можете не сомневаться.
— Лично я об этом ничего не знаю, мне не докладывали, но полагаю, что в своем предположении вы, возможно, и правы. Если они что-то и могли делать, то исключительно во внерабочее время.
— Тогда за что же вы их, по сути, уволили? Сами ничего толком не знаете, официального обвинения им тоже пока не выдвинули, так за что же? Меня вопрос этот интересует чисто гипотетически.
Медведев задумался над смыслом последнего слова, но, так, видно, и не разобравшись, дал классический уклончивый ответ по известному анекдоту:
— Да пошли они все… к матери, чтоб я об этих мерзавцах теперь еще думал! Считаете, они виноваты? Вот и судите! А без вины у нас в каталажку не сажают.
— Вы уверены в этом, полковник?
— Абсолютно, — буркнул тот.
Пока Турецкий то с одной, то с другой стороны подходил к полковнику Медведеву, проявившему истинно медвежье упорство в том, что невиновных в тюрьмах не держат, и по этой причине отказавшемуся от всякой защиты своих сотрудников, по существу, сдав Их без всякого сожаления, Грязнов разматывал очередного охранника — Виктора Старостенко.
Выслушав те же самые аргументы Вячеслава Ивановича, которые тот уже высказывал Лютикову, Ста-ростенко даже не стал раздумывать, а с готовностью их принял. Было бы странно иное — если бы он стал возражать! А тут ему прямо подсказывают удобный ход: я, мол, такой-сякой, сирота казанская, мной командовали, мне приказывали, меня заставляли… А кто конкретно? И вот тут и появился новый мотив в аргументации.
Начальник, полковник Медведев, фактически передал их группу Юрию Петровичу Кирееву чуть ли не в собственность. Они и на службу-то являлись только в день получки. А личное оружие держали всегда при себе.
— Стрелять-то хоть из него приходилось? — небрежно спросил Грязнов.
— Ну а то как же!
— А патроны где брали? У полковника получали? Отчитывались за отстрелянные?
— Да зачем? Юрий Петрович…
И тут осекся Старостенко, сообразив, что по инерции проговорился. Но Грязнов, ухватившись за этот факт, слезать с него уже не собирался. Он пространно стал рисовать картину баллистической экспертизы, о которой Старостенко думал в настоящий момент меньше всего, а в конце концов подвел дело к тому, что пули, извлеченные из стволов деревьев, по заключению экспертов выпущены из автоматов, принадлежащих ему, Старостенко, и Лютикову. Притом, что автоматные рожки у них обоих оказались полными. Добавил Вячеслав Иванович и что акт экспертизы подвезут с минуты на минуту, так что дело верное, сомнений быть не может.
Сообразив, о чем идет речь, охранник стал клясться, что сам не стрелял, хотя про Лютикова такого утверждать не может, поскольку просто не видел. А стреляли наверняка Алымов с Барышниковым, тоже дежурившие в ту ночь. Не исключено, что могли отстрелять, а потом заменить пустой рожок на полный и у его автомата, который обычно хранился в дежурке, в металлическом шкафу, откуда оружие и забрали при задержании.
Сказав «а», бедный Виктор Прокофьевич вынужден был говорить и «бэ».
В кого стреляли-то? Да в людей, которые приехали к Кирееву на переговоры. Но хозяин разговаривал только с Москаленко — у себя в беседке, это в глубине усадьбы, а когда остальные, сидевшие в машине, в микроавтобусе, услышали в саду выстрелы и кинулись к Москаленко на выручку, тут уж и по ним, наверное, начали стрелять Барышников с Алымовым. Больше-то и некому. А вообще, ими Орехов командовал как старший наряда. Они там все и были, а Старостенко и Лютиков находились у шлагбаума и на саму территорию не ходили. Но выстрелы слышали, да.
— А вот Лютиков утверждает, что он спал в дежурке и ничего не слышал.
— Не знаю, может, когда и спал, но только у шлагбаума мы с ним в ту ночь были вдвоем. И Орехов потом к нам пришел.
А позже, продолжал он рассказывать, когда приехала милиция и, так ничего не добившись, уехала обратно, тела убитых — их было семь человек — по приказу Орехова запаковали в целлофановые темные мешки, уложили в две машины, в тот самый микроавтобус и в джип, и Барышников с Алымовым тихо увезли их куда-то. А вернулись на джипе рано утром.
«Вот тебе и вся твоя железная уверенность, Федор Алексеевич!» — подумал Грязнов о генерале Шилове.
Пары суток сидения в камере — без подельников и их советов — оказалось вполне достаточно для того, чтобы заставить Старостенко, да, впрочем, и того же Лютикова, мертвой хваткой цепляться за любую предложенную им спасительную идею, лишь бы только скинуть с себя вину. Кого сейчас нет рядом с тобой? Кто не сможет возразить или уличить тебя во лжи? Ну, конечно, Барышников с Алымовым! Вот на них, стало быть, и надо все валить.
После такого признания, словно бы облегчившего душу Старостенко, вопрос об убийстве Русиевым Лилии Трегубовой разрешился просто. Охранник, в общем-то, и не скрывал теперь, что приезжал на место, но только посмотреть — и все. А зачем? Так проверить, не осталось ли улик, так Игнат приказал.
