Антон покатывался со смеху — Ганс рассказывал, как его чуть не хватил удар, когда он добился встречи с полковником Астаховым…

— Это был Август Видеман! Он обнял меня, расспрашивал о вас, об отце, Марте… Он же был потом моим инструктором… И вот я опять здесь!

Как ни рвался Ганс в столицу рейха, доказывая, что не только бывшие сослуживцы в абвере, но и мать родная не узнает его, Клеменс решительно воспротивился появлению Ганса в Берлине.

В течение года он выполнял задания фирмы в Гамбурге, Франкфурте-на-Майне и других городах, опираясь на привлеченных им людей; ни Антона, ни Клеменса-старшего они в глаза не видели.

Клеменсы были им довольны. Вот одно из их сообщений: «По сведениям Пловца, рейх производит в год в среднем: минометов — 86 тысяч, полевых орудий (75 мм и выше) 24400, танков и самоходных установок — 23770, боевых самолетов — 27 тысяч, винтовок и карабинов — 3 миллиона, пистолетов-пулеметов — 1 миллион 500 тысяч, пулеметов ручных и станковых — 238 тысяч…»

Свежий ветер гнал над Берлином набухшие тучи, они низко оседали над городом, над его развалинами, над домами, еще дымящимися после бомбежки: столицу рейха бомбили днем и ночью. Каждый налет — новые разрушения и новые жертвы.

Аристократический Курфюрстендамм и тонувшее в зелени Шарлоттенбургершоссе на западе Берлина страдали не меньше, чем Александерплатц и улицы на востоке, юге и западе столицы.

Два старика, опершись подбородками на набалдашники палок, беседовали в уединенной аллее Тиргартена, где еще сохранились деревья; все вокруг было перерыто бомбами.

Эти двое походили на мирно беседующих бюргеров.

Едва появлялся прохожий, старики начинали спор о лучших марках французских вин. Прохожий удалялся. Старики круто меняли тему разговора: один из них продолжал рассказывать другому… о железнодорожных перевозках.

— Каждый день разрабатываем, поверишь ли, десяток вариантов движения эшелонов. Понять что-нибудь в этой каше, казалось бы, невозможно. Наши совсем потеряли головы. Теперь кончились времена, когда мы ходили на узде у них и за каждым из нас следили по крайней мере два-три головореза. Нервы, нервы сдают у них, Петер. Да и какие они специалисты? Разве что вешать людей.

— Нельзя ли покороче? — перебил его Клеменс.

— Вот ты опять спешишь, — рассеянно заметил Шлюстер. — Понимаешь ли ты, что мне приходится строить гипотезы из тысячи деталей? — Он явно набивал себе цену в глазах приятеля. — Эти детали могли бы ускользнуть из поля зрения, но я стреляный воробей.

— Послушай, воробей… а ведь в самом деле похож на старого воробья. — Клеменс посмеялся. — Шучу, шучу. Ну, так что?

— Все в полном порядке! — победоносно откликнулся Шлюстер. — Неужели ты думал, что эти молодчики могут провести меня? Как бы не так! Кое-что я запомнил. — Он пододвинулся поближе к Клеменсу. — Восточное направление — за сутки пятьдесят три эшелона, это в район Ленинграда. Пятьдесят — в район Харькова. Пятьдесят — в направлении на Курск… Эти ваши названия городов! Язык сломаешь. Ты можешь понять что-нибудь?

— Ловкачи, однако! — пробормотал Клеменс.

— Только не на простачка напали! Пятьдесят три эшелона, полноценных, набитых грузами, ушли в направлении Курск —Орел. Остальное для отвода глаз. Но это пустяки. Есть кое-что еще. Это посерьезнее. Приказ ОКВ. Сто пятьдесят эшелонов в сутки, начиная с завтрашнего дня. Все туда же, к Орлу и Харькову.

— Слова, друг мой, слова. Когда я увижу это своими глазами?

— Завтра в том же месте твой человек найдет все, что тебе нужно. — Шлюстер понизил голос. — Вообще я не понимаю этой, гм, конспирации. Сколько лет я бываю у тебя, ты у меня, Они привыкли. Два старых ворона болтают о чем попало…

— Осторожность не помеха. Когда я должен буду вернуть твои, гм, вещи?

— Завтра же.

— Спасибо. Ты порадовал меня, дружище. Я поклялся насолить фюреру. Слушай, может, ты в чем-то нуждаешься?

— Да, очень.

— Сказал бы раньше, — буркнул в сердцах Клеменс.

— Я нуждаюсь, — засмеялся Шлюстер, — в одном: чтобы ты не повторял эти идиотские слова каждый раз при наших встречах.

— Ладно. Что нового вообще, старина?

— Все отлично, все отлично! Германия шествует по пути побед.

— У тебя, вижу, хорошее настроение.

— А почему бы ему не быть? Нас кормят цифрами производства продуктов, а мы недоумеваем: почему люди едят брюкву и мерзлую картошку, поджаривая ее на сквернейшем маргарине? Мы осторожненько спрашиваем: но цифры-то? Куда ж идет эта прорва еды? Нам отвечают — на фронт. Мы спрашиваем: когда это кончится? Нам обещают: уж в этом году фюрер непременно доконает русских. Мы разводим руками: фюрер обещал это в прошлом и позапрошлом годах. Нам отвечают: выравниваем фронт для тотального наступления. Все отлично, мой друг, все отлично.

— М-да, — выдавил Клеменс. — У многих ли такие настроения?

— Чем крепче мы затягиваем пояса, тем больше становится таких, как я.

Клеменс молчал. Потом сказал:

— Извини, но я опять о том же. Может, что-нибудь нужно твоей внучке? Брюква не совсем подходящий продукт для малышки, а?

— О, для Эльзи я достаю все, что ей надо. Какая девочка! Какая девочка! Как она уморительно выговаривает: «Дед Иоганн, ты уже старенький, да?» — Шлюстер улыбался во весь рот.

Улыбался и Клеменс.

— Ну, а мать?

— Удивительно, — оглянувшись, ответил Шлюстер. — Ей просто везет. Ну, ты ведь знаешь о ее делах. Да! Чуть не забыл сказать самое главное! Ты спросил, отчего у меня сегодня такое настроение? Старина, он здесь, он в Германии!

— Ну да? — Легкая усмешка коснулась губ Клеменса и исчезла. — И ты видел его?

— Что ты, что ты! Она — да.

— Когда она сказала тебе о нем?

— Подожди, дай вспомнить… Дня четыре тому назад. Да, так.

— Четыре дня назад. — Клеменс потер подбородок о набалдашник палки. — Четыре дня назад ты справлял свои пятьдесят семь лет.

— …и очень жалел, что не было тебя.

— Но я прислал тебе подарок. — Снова легкая усмешка.

— Подарок? — переспросил озадаченный Шлюстер. — Друг мой, к старости ты стал забывчив. На этот раз я не получил от тебя подарка. Ты стареешь, ты безнадежно стареешь. — Нотка неудовольствия прозвучала в словах Шлюстера. — Извини, это не упрек, но я не забываю твоих дней рождения, разве не так?

— Ну да, ведь ты известный аккуратист. И все-таки подарок от меня ты получил.

— Не понимаю.

— Разве? Да, стареешь ты, Иоганн, безнадежно стареешь. — Клеменс вернул Шлюстеру комплимент, которым тот угостил его. — Когда Марта сказала тебе о нем?

— Вечером, — сухо отозвался Шлюстер.

— Вечером, — повторил Клеменс. — А утром кое-кто видел твою сноху. И в тот же день она встретилась в Галле с тем, кто здесь. А вечером сказала тебе.

— О! — только и мог выговорить Шлюстер. — Петер, дружище!

— Ради бога, оставь свои чувства при себе, — добродушно сказал Клеменс. — К сожалению, Иоганн, ни ты, ни я не можем видеться с ним. Одно могу сказать: теперь он твой каждой каплей крови.

На глаза Шлюстера навернулись слезы. Клеменс отвернулся. Он ведь тоже был чуть-чуть сентиментален, этот старый, седой солдат.

Антон и Клара уехали из Берлина, чтобы передать сообщения Лидемана и Шлюстера. Они совпадали. Сомнений больше быть не могло: Гитлер готовил грандиозное наступление в районе Курск—Орел.

Молодые люди пообещали Клеменсу вернуться не позже десяти часов вечера. Шел двенадцатый час, а их все не было.

Клеменсу не сиделось на месте. Каждая проходящая машина заставляла его вскакивать и вглядываться в ночной мрак.

Тяжелыми драпировками прикрыты окна. Тишина в городе; тишина, обычно предшествующая сигналу воздушной тревоги. Потом грохот рвущихся бомб, сигналы пожарных машин, сгоняемых в Берлин из ближних и дальних городов.

Пока же тишь, зловещая, хватающая за душу. Горели сосновые поленья в камине; жар их не согревал Клеменса.