Руди спросил, сколько они взяли у нас.

— Сущая безделица. Что-то около трехсот тысяч марок.

Видели бы вы, как он изменился в лице! Он просто остолбенел и смотрел на меня выпученными глазами. Лоб его покрылся потом, губы дрожали. И вдруг разразился неистовой руганью. На чем свет стоит он поносил собственную мамашу, обзывая ее мотовкой, крашеной куклой, ведьмой… Наконец выдохся и снова принялся ныть, утверждая, что ни он, ни мать не располагают сейчас такими деньгами. Я сказал, что они могут продать драгоценности. Руди замахал руками: это фамильное, это последнее, что у них осталось про черный день, а он пришел ко мне не только поболтать, но и попросить денег.

— Новое назначение, неизбежные расходы, — жалобно бормотал Руди. — Ах, Клеменс, мне позарез нужны деньги. И тут еще карточный долг. Я должен рассчитаться сегодня же, вопрос чести, понимаете сами.

Поколебавшись для вида, я сказал, что фирма выручит его. Руди сразу повеселел, начал тараторить, что он готов написать любое обязательство, вексель… Я сказал, что па этот раз обойдемся просто долговой распиской.

— Но не могу же я бесконечно пользоваться вашей любезностью, Клеменс… Я обязан… Да, вы просили меня о чем-то! Эта рекомендация… Я охотно дам ее.

— А как же с принципами? — Я рассмеялся.

— К чертям принципы! Бумагу!

Руди написал несколько строк и, передавая бумагу мне, заметил:

— В конце концов, пусть в интендантстве служат деловые и богатые люди, чем нищие и, стало быть, воры.

— Спасибо, — сказал я, пряча бумагу. — Так сколько вам надо?

— Ну… ну, хотя бы тысячу, полторы тысячи.

— Минутку. — Я прошел в кабинет, достал две тысячи и вернулся к Руди. Он успел выпить еще и был в прекрасном настроении. — Вот вам две тысячи, Руди!

— О о, Клеменс, вы настоящий друг! — Руди полез ко мне с объятиями. Потом написал расписку.

Мы выпили еще.

— Какие новости? — спросил я. Утро было хлопотливое, и я не успел посмотреть газеты. Ну, вы знаете, как наш брат читает газеты. Утром нам приносили кипу их. Это не могло возбудить подозрений: фирма интересовалась состоянием биржи, а откуда, как не из газет, черпают сведения большинство предпринимателей? Мы собирали факты по крупинке, порой вылавливали важные сообщения, которые для неискушенного читателя не представляют ни малейшего интереса, а мы просеивали их, словно через сито. Но вот представился случай получить не крупинку золота, а целый самородок.

Нацисты хоть и втолковывали толпе, будто они против аристократии, на самом-то деле старались заполучить аристократию в свои сети. Как всякий подонок хвастается знакомством с крупной персоной, так и нацистам льстило внимание к ним аристократии. Руди был вхож к людям, окружавшим фюрера, и знал много. Кроме того, у него была тьма приятелей среди офицеров. Они приезжали с фронта и под пьяную лавочку выбалтывали все, что могли выболтать. Руди всегда кичился своей осведомленностью и охотно шел на мою удочку. Впрочем, я был осторожен, очень осторожен.

— Новости неважные. За зиму у нас отхватили порядочные куски русского пирога. Сейчас командование подводит итоги зимнего и весеннего наступления русских. Вряд ли у них могут быть веселые лица. — Руди пьяно рассмеялся.

— Большие потери? — осторожно спросил я.

— Ах, боже мой, вслух об этом не говорят, милейший Клеменс. Но мы-то знаем: шестнадцати дивизий только в группе армий "Центр" словно не бывало.

Он сказал правду, но далеко не всю. Только потом стало известно, что наше зимнее и весеннее наступление не только сковало вермахт на всем фронте, но и стоило нацистам потери пятидесяти разгромленных нами дивизий.

— Пришлось тронуть резервы, — скорчив мину, добавил Руди.

— Ну, при огромных резервах рейха отправить на фронт две-три дивизии, чтобы расправиться с Советами, не так уж страшно, — заметил я.

— Охо-хо! Две-три дивизии! А если восемь? И только группе "Центр"?

Быть может, Руди не знал, что Гитлеру пришлось крепко пощипать резервы, перебросив на Восточный фронт около сорока дивизий своих и сателлитов.

— Да, это серьезно.

— И не говорите. Помните январский прорыв русских на Великие Луки и Сухиничи? Фюреру впервые пришлось отдать приказ об отступлении. А мы не знали этого слова. Мы не знали слова "окружение" в применении к самим себе, а в Демянском мешке сидели шесть наших дивизий. Впрочем, что б там ни было, наша армия стоит в ста двадцати километрах от Москвы, в наших руках Орел, Курск, Харьков, вся Украина и Крым, мы окружили Севастополь. Вы, конечно, слышали выступление фюрера в День Героев?

— Да, кажется, он обещал уничтожить Красную армию в этом году.

— И уничтожит, черт побери!

— Руди, я полный профан в политике и военных делах, но помню, что фюрер обещал это и в прошлом году.

— И он добился бы своего, не будь в штабе пораженцев.

— Если доблестные силы вермахта стоят так близко от Москвы, почему бы не попытаться в третий раз захватить это логово большевиков? — спросил я, внутренне посмеиваясь.

— Я уже сказал, — надменно проговорил Руди, — это задача моей дивизии, если главный удар летней кампании не переместится в другой район.

— Куда-нибудь потеплее, наверное? — шутливо сказал я.

Руди промолчал. Он, конечно, не знал о директиве фюрера насчет захвата наших хлебородных областей: Донбасса, Кавказа и Сталинграда. Если бы это им удалось, нам пришлось бы туго: турки и японцы обещали фюреру в случае успеха этой кампании вступить в войну.

Я мог бы поднажать на Руди и выдоить из него все, что можно. Но старик снова воспротивился, считая, что Лидеман еще не совсем готов. Впрочем, коготок его уже увяз. Одна и та же дата на рекомендации и расписке в получении двух тысяч марок ставила Руди в некоторую зависимость от меня. Да и вообще он был в наших руках. Старик — человек запасливый. Не знаю уж, что именно заставило его в свое время припрятать подальше кольцо Луизы и все документы, относящиеся к этой истории. Кольцо и рассказ той женщины сослужили нам верную службу. Мы не только рассчитались с Лидеманами, но и приобрели драгоценные сведения. Много раз перепроверенные через разные каналы, они дали немало тому делу, ради которого мы жили там, в Берлине. Прошел год без малого, когда мы пустили в ход кольцо Луизы».

Ничего злодейского или отвратительного во внешности начальника гестапо Мюллера найти нельзя. Средних лет, давно начавший лысеть, с тяжелой челюстью, огромным лбом и умными пристальными глазами, он носил обыкновенный штатский костюм, а в мундире СС появлялся только на официальных приемах. Тем не менее Мюллер наводил страх на всех, знавших его близко или понаслышке.

Гестапо, возглавляемое группенфюрером СС Мюллером, занимало внушительное здание на Принц-Альбрехтштрассе. Всякий вызываемый туда не мог быть уверен в том, что с ним будет: вернется ли он домой, расстреляют его, повесят в подвалах гестапо или отправят в концлагерь.

Агентура гестапо не только проникала во все учреждения рейха, но и протянула свои щупальца в дома частные. Во всяком случае, в главных городах Германии каждые пять домов, так сказать, обслуживал шпик гестапо, в свою очередь, имевший подручных если не во многих квартирах, то уж в любом доме — непременно.

Кабинет Генриха Мюллера на Принц-Альбрехтштрассе, 8, был просторен и светел. Мюллер не признавал лишних вещей, которые могли бы отвлекать его от размышлений. На стенах кабинета ни картин, ни эстампов. Мебель с обивкой тусклых тонов. Никаких лишних вещей на столе: два телефона, микрофон и рупор радиотелефона, подставка для карандашей и автоматических ручек, несколько папок разного цвета с делами, позади шкаф с книгами, внушительный сейф в углу — и это все.

В описываемый день Мюллер читал «Дело о деятельности антифашистского подпольного Сопротивления».