Он уже тяжело дышал и не мог сразу произносить все предложение.

— Есть… некоторые виды дел… которые мистер Канхэм не любит представлять перед незнакомой компанией.

— Я слышал, что так он называет Большое жюри. Вы устали? Хотите присесть на скамейку?

Лефкович отказался от отдыха. Напрасно.

— Когда у вас прибавится опыта, — продолжал я, — вы поймете, что большинство так называемых сексуальных преступлений не имеют ничего общего с сексом. Я не говорю о подглядывающих в замочную скважину или эксгибиционистах, а о тех, кто навязывает секс другим.

— Изнасилование, — уточнил Лефкович.

— Совершенно верно. Может, будет легче оценить справедливость моего вывода, и я попрошу вас, Лефкович, быть судьей, если мы рассмотрим случай изнасилования мужчины мужчиной, скажем, в тюрьме.

— Такое случается каждодневно.

— Правильно. Но разве тут есть сексуальная мотивация? Послушайте, если преступник, лишенный нормального общения, перевозбуждается, он всегда может воспользоваться собственным кулаком. Это удобно, я хочу сказать, инструмент удовлетворения всегда под рукой, никому не мешает, быстро приносит облегчение. И никто, опять же, не будет в обиде. Однако… — Я остановился и посмотрел на Лефковича. — С сердцем у вас все в порядке? Вы так тяжело дышите.

— Не привык много ходить. А надо бы.

— Идем дальше?

— Почему нет?

— Хорошо. Мы говорили о заключенном. Если он хочет разнообразия, всегда можно обратиться к помощи соседа. Его кулак сделает то же самое. Отказа в этом не будет. Почему тогда, спрашиваю я, в любой достаточно большой тюрьме не проходит и дня без изнасилования, одиночного или группового. Это вам не просто подрочить. Тут возможны осложнения. Но на них идут, потому что это способ контроля, возможность унизить человека, не дать ему подняться с колен. Понимаете? Если парень, который руководил групповым изнасилованием, позволит после себя позабавиться каждому, он уже распределитель благ. Изнасилование — атрибут власти. Секс здесь случайный элемент. А вот насилие или угроза насилия — нет. Возвращаемся к тому, с чего начали. Изнасилование есть преступление, в минимальной степени связанное с сексуальными потребностями, которые могут удовлетворяться другими, более простыми способами.

— Весьма любопытное заключение, мистер Томасси.

Я остановился, давая Лефковичу шанс отдышаться.

— Формулировать любопытные заключения — не по моей части. Это удел профессоров юридических факультетов. Тем самым они заставляют студентов шевелить мозгами. Я же имею дело с практическими реалиями данного округа и не стал бы выражать свое мнение об изнасиловании, если б оно, а основываюсь я на собственном опыте, не соответствовало действительности. Понимаете?

Я повернул назад, отметив, сколь быстро повторил мой маневр Лефкович. Перспектива дальнейшего удлинения нашего маршрута его не радовала.

— Я хотел бы обдумать ваши слова, мистер Томасси.

— Жаль только, что в нашем распоряжении не так уж много времени. Я бы хотел, чтобы Большое жюри как можно быстрее рассмотрело дело Уидмер, и хотя вы… — на пару секунд я встретился с ним взглядом, — имеете полное право представлять ее сами, я полагаю, что захотите проконсультироваться с Гэри, раз уж он имеет особое мнение по такого рода делам. Я хочу встретиться с ним в начале следующей недели. Этого времени вам хватит?

Лефкович не ответил.

— Я знаю, что вас тревожит. Вы не хотели бы услышать от босса «нет». Уверяю вас, этого не случится.

— Я не хочу ставить под сомнение вашу уверенность, мистер Томасси, но на основании чего вы решили, что мистер Канхэм согласится выносить такое сложное дело на Большое жюри?

— Во-первых, вы убедите его, что речь идет о преступлении, связанном с насилием. Гэри ненавидит насилие, он так часто клеймит его в своих речах, доказывая разницу между вседозволенностью Нью-Йорка, управляемого демократами, и спокойствием жизни в республиканском Уэстчестере, где насилию объявлена война. Вы знаете мистера Моррелла?

— Кого?

— Чарлза Моррелла.

По выражению его лица я понял, что он вспомнил.

— Я частенько вижусь с ним в Амангасетте, когда еду в Ист-Хэмптон. Не волнуйтесь, он не показывает мне список своих покупателей. Дело в том, что курение «травки» не причиняет людям такого вреда, как насилие, вот почему вы, я и Гэри Канхэм концентрируем свои усилия на противоборстве с насилием, а не на достаточно невинных преступлениях, которые, однако, пока присутствуют в уголовном законодательстве.

Мистер Джералд Р. Лефкович, курильщик «травки» по уик-эндам, облегченно вздохнул.

— Третье, я знаю, что Гэри согласится с вашей рекомендацией вынести дело Уидмер на Большое жюри вот по этой причине.

Я посмотрел направо, налево, словно вознамерился передать Лефковичу сверхсекретные документы Пентагона. Достал из бумажника ксерокопию заметки из студенческой газеты в Буффало. В заметке сообщалось, что Чарлз Канхэм, сын окружного прокурора Уэстчестера, признает свою ведущую роль в двух студенческих организациях: «За легализацию марихуаны» и «Ассоциация активистов-геев».

Лефкович прочитал заметку, посмотрел на меня, на ксерокопию.

— Позвольте мне объясниться. Мне нравится, что сын Гэри выступает за легализацию марихуаны, особенно, если учесть, из какой он семьи. И его стремление легализировать марихуану вовсе не означает, что он идет против отца, потому что это вещество не приносит никакого вреда. Но я думаю, что Гэри, я, конечно, не знаю его так хорошо, как вы, я не работал с ним в таком тесном контакте, однако, повторюсь, я думаю, ему не понравится открытое признание сына в своих сексуальных пристрастиях. Возможно, он расценит это как собственную неудачу, ибо ему не удалось стать примером сыну. Кто знает? Может, такие взгляды давно устарели. Но мне известно, что один репортер из газеты Ганнетта хотел бы как следует припечатать Канхэма. Я не знаю, чем О-пи прогневал этого репортера, да и не думаю, что Гэри должны чехвостить из-за сына. Вы со мной согласны?

Тут я должен отдать Лефковичу должное. Он смотрел мне в глаза, произнося следующее:

— Мистер Томасси, как я понимаю, вы пытаетесь уговорить меня, да и мистера Канхэма, взять это дело, но в ваших словах слышится скрытая угроза.

— Вы полагаете, она скрытая? Мистер Лефкович, вы находитесь в самом начале безусловно блестящей карьеры. Все вышесказанное можно суммировать одной фразой: я не люблю причинять людям вред.

Ксерокопия вернулась в бумажник, последний — во внутренний карман пиджака.

— Надеюсь, вы уведомите мистера Канхэма, что не в моих правилах причинять людям вред?

— До свидания, мистер Томасси.

Он протянул руку. Я ее пожал.

— До свидания, мистер Лефкович. Пожалуйста, сообщите моему секретарю, когда мистер Канхэм примет меня.

Я проводил взглядом юного Лефковича. С трех часов дня жизненного опыта у него заметно прибавилось.

Когда стало ясно, что процесс займет много времени и мне придется часто отсутствовать на работе, я решила рассказать Иксу об изнасиловании. Не вдаваясь в подробности. На меня напали. Мужчина, скорее всего, предстанет перед судом. Я приму в нем участие. Я не стала говорить, что именно меня обуревало желание посадить Козлака за решетку.

— Жаль, конечно, — ответил Икс. — Но я рад, что об этом не написали в газетах.

— О суде, возможно, напишут, — заметила я.

— Это может стоить вам допуска к секретной информации.

— Это все, что вас волнует?

— Не сердитесь, Франсина. Нет допуска, нет работы.

Такие мысли я гнала от себя прочь. Работа мне нравилась. Икс готовил двухстраничную вставку о лицемерии для речи американского посла в ООН. Не для какой-то специальной речи, а впрок, чтобы была под рукой на всякий пожарный случай. Мой босс решил, что неплохо выписать в рядок десять, двенадцать примеров лицемерного поведения политиков самого высокого уровня. Моя часть работы состояла в том, чтобы отыскать подходящие исторические случаи в разных частях света, а не только в Восточной Европе или Советском Союзе. На всех континентах, за исключением Австралии. И в героях должны были фигурировать известные, сразу узнаваемые личности. Вставку эту посол мог использовать, обращаясь к Генеральной Ассамблее, клеймя позицию «противоположной стороны», на роль которой в тот период годилась практически любая страна. Предполагалось, что строками этой вставки посол мог обрушиться на лицемерие своего супротивника. Я думаю, цель этого исторического экскурса состояла в одном: убедить тех, кому хватало терпения слушать радио- или телерепортажи из ООН, что американский посол — знаток мировой политической истории, а потому может рассматриваться кандидатом на высокую выборную должность. Разумеется, деньги налогоплательщиков не предназначались для рекламы предвыборной кампании, то есть этот отчет по лицемерию был лицемерен по сути, но мне нравилось перелопачивать для босса груды породы, отсеивая нужные ему золотые песчинки.