Пожалуйста, поймите меня правильно: недостатков у Томасси хватает. Он небрежен в одежде. Серый костюм на каждый день, темно-синий — для особых случаев. Галстук надевает два или три раза в неделю. Ботинки часто забывает почистить. Я наблюдал за его поведением на званых обедах. Его левая рука никогда не лежит на колене. Иногда он начинает есть раньше всех. Если ему скучно, он этого не скрывает. Можно было подумать, что сын иммигранта будет уделять больше внимания внешним аспектам принадлежности к определенному слою, но Томасси вроде бы и не жаждет затесаться в стройные ряды адвокатов англосаксонского происхождения. Нет, однако, у него и привычки, свойственной многим адвокатам, смотреть на попавшего в беду сверху вниз, с пренебрежением. Он предпочитает сохранять образ бесстрастного наблюдателя, но те, кому надо, знают, что он крепкий боец, умеющий постоять за интересы своих клиентов в джунглях уголовного права.

Томасси утверждает, что он родился первого января 1931 года, через минуту после полуночи, в Осуэго, что в штате Нью-Йорк. Обстоятельства его рождения окутаны тайной. Накануне газета «Осуэго геральд», напомню, что происходило это во время Великой депрессии, объявила о премии в 500 долларов, которые редакция намеревалась выплатить первому ребенку, родившемуся в новом году. Говорили, что доктор решился на опасный шаг, в течение пяти минут удерживая ребенка от появления на свет, дабы родители получили эти деньги. Впрочем, 1931 год интересен по многих причинам, без учета чуть затянувшегося рождения Томасси. В тот год Бродвей восторгался пьесой Элмера Райса «Адвокат». По другую сторону океана Освальд Мосли формировал фашистскую партию в Британии, а Пьер Лаваль, придерживающийся сходных взглядов, был избран премьер-министром Франции. Немецкие миллиардеры Гугенберг, Кирдорф, Тиссен и Шредер приняли решение поддержать нацистскую партию. Пий XI обратился к народам мира с энцикликой о новом социальном порядке. В невинной Америке Джейн Аддамс и Николас Мюррей Батлер разделили Нобелевскую премию мира, а свидетели Иеговы значительно увеличили количество своих членов в преддверии апокалипсиса.

Меня зовут Арчибальд Уидмер, и я навсегда запомню ленч с Томасси, круто изменивший мою жизнь.

Я скажу вам правду. Я не хочу называть мальчика Джордж. Моя жена Мария, пусть земля ей будет пухом, сама названная в честь матери Иисуса, мы в этой новой стране жили только четыре года, рожает сына, называет его Джорджем, американским именем, которое в ходу у всех иммигрантов, особенно у греков. Он сын процветающего торговца лошадьми, который никому не должен деньги. Его следовало окрестить Гайком, как и меня, или Арменом в честь деда. Для меня Джордж звучит как иностранец.

Посмотрите, мои руки загрубели от тяжелой работы, но в моей голове живы армянские традиции, которым не одна сотня лет. Греки называют свою страну колыбелью цивилизации, говнюки! Армяне вынули цивилизацию из колыбели! Умники евреи, в Америке их полно, их учит всему страдание, так? Когда Джордж был ребенком, в Европе убили миллионы евреев, и умных, и глупых. Когда я встречаю еврея, я говорю ему, что еще до начала этого столетия в Турции вырезали двести тысяч армян. В Константинополе семь тысяч забили, как свиней. В 1909 году, в Киликии и Сирии уничтожили еще двадцать тысяч. Во время Великой войны [2]турки, чтоб все их женщины умерли при родах, пытались заставить наших женщин и детей принять ислам, хотели обратить в мусульман первую христианскую нацию на земле!

В 1920 году, память у меня хорошая, этот Вудро Вильсон, президент Америки, отказался пошевелить и пальцем ради защиты Армении. Вот мой отец и сказал, если Америка не идет к нам, мы поедем в Америку.

Армяне лучшие лошадники на свете. Что есть мужчина без лошади? Как только мы заработали несколько лишних долларов, я подарил моему сыну, который должен продолжать семейную профессию, пони. По субботам, по воскресеньям мы ездим верхом, верхом, верхом, и что говорит Джордж? Он сыт по горло лошадьми. Его от них тошнит! Я показываю ему, как продавать людям именно таких лошадей, которые более всего им подходят. Если к Гайку Томассяну приводят больную лошадь, он ее вылечивает, а не пристреливает. Но я не сдаюсь. Хожу с Джорджем на ковбойские фильмы. Показываю ему фургоны. Спрашиваю Джорджа, кто, по-твоему, правил ими, евреи? Лошади сделали Америку. Америке нужны лошадники. Я говорю Джорджу, что мужчину на лошади покорить нельзя. На лице парня вроде бы написано уважение, но во взгляде ясно читается: ерунда. Я кричу ему, что лошадь означает свободу, он отворачивается. В голове у него колледж, город, что-то еще.

Я знал, что он уедет, но даже в страшном сне не мог представить себе, что он сменит фамилию на Томасси, предаст собственного отца! Он может соловьем разливаться в суде, но кто он есть? Армянин, не умеющий ездить на лошади, все равно что еврей. Казаки убивали евреев. Кто-нибудь видел еврея, скачущего верхом?

В 1969 году умирает моя жена. Джордж, Большая Шишка, приезжает в Осуэго, на похоронах рассказывает о жизни Марии, о всей ее жизни с юных лет. Я спрашиваю его, откуда он все это знает, во всяком случае, не от меня. Он пожимает мне руку, словно я его ровесник. Я говорю ему, что пора возвращаться, что в Осуэго совершается немало преступлений, так что адвокату работы хватит. Он отказывает мне. Говорю вам, в душе мой сын турок.

Разумеется, по моим дням рожденья звонит телефон, его секретарь говорит: «С вами будет говорить Джордж Томасси», — и я кричу ей: «Томассян! Томассян!» А потом я слышу голос Джорджа. Чувствую, что он хочет поговорить, задать вопросы о том, как я, как себя чувствую, но я отвечаю односложно, «да» или «нет», пока он не сдается. Даже когда он станет самым знаменитым адвокатом Америки, для меня, как армянин, он никто.

«Дадли» — ресторан на Рокледж-авеню в Оссиринге, в шести минутах езды от конторы Томасси, зажатый между домами, знавал и лучшие времена. За углом проходит улица Свободы, ведущая к тюрьме «Синг-Синг», и мимо «Дадли» часто проезжали фургоны с решетками на окнах, в каких перевозят заключенных.

Переступив порог, вы попадаете в другой мир. Толстый пурпурный ковер, античные фрески на стенах, зелень разнообразных вьющихся растений под искусно скрытыми на потолке мощными лампами. В стародавние времена, по пятницам, вы могли найти за столиками Джона Чивера с друзьями, Тома Глейзера, исполнителя народных песен, издателей, обхаживающих авторов, принадлежащих к среднему классу женщин, отдающих предпочтение «Дадли» из-за очень больших коктейлей и кувшинов с вином, подаваемых к ленчу. Отличалось экстравагантностью и меню: омлеты из одуванчиков (сезонное блюдо), превосходные супы, творожный пудинг, каких не готовили нигде. Хватало у «Дадли» и недостатков: туалеты убирали столь небрежно, что посетители предпочитали пользоваться ими в других местах, хлебными крошками, иногда набиравшимися на сиденьях, мог бы отлично пообедать голубь. Юные официантки, очаровательные, как вьющиеся растения, могли сначала обслужить хозяина, а потом гостя. Впрочем, посетители обычно не возмущались. Именно непринужденностью обстановки и нравился Томасси «Дадли».

Томасси выглядел так, словно гримерша подрисовала ему под глазами черные круги. Ранее он всегда казался моложе своих лет, но теперь, несмотря на свою неиссякаемую энергию, выглядел на свой возраст, сорок четыре года. Пора юности для него миновала.

— Как поживаете? — полюбопытствовал я.

— Сегодня утром я надел один синий носок, а другой — черный. Секретарь заметила.

— Вам надобно жениться.

— Благодарю, — по тону чувствовалось, что далее эту тему он развивать не желает.

Да я, собственно, и не хотел вторгаться в его личную жизнь. Полагаю, все мы знали о череде симпатичных женщин, с которыми Томасси появлялся в обществе. Естественно, возникали вопросы, а почему Томасси никак не может остановить свой выбор на одной? Создавалось впечатление, что женщины для него, что судебные процессы: какой-то период занимают внимание, потом выбрасываются из головы.