Патриция мучительно покраснела от прикосновений его ладоней, таких больших, что, казалось, каждая могла сомкнуться вокруг ее стройного бедра. То, что она скрывала, было для нее гораздо серьезнее боли. И теперь, когда его тело было настолько близко от нее, и от него исходило такое волнующее тепло, она чувствовала, что не сможет больше ни минуты скрывать это.

— А так больно? — спросил он, слегка поворачивая ногу.

Внутренне замирая, Патриция посмотрела ему в глаза, и сердце бешено заколотилось у нее в груди, когда она наконец решилась.

— Да нет же, глупый, — сказала она с улыбкой, — мне совсем не больно.

Ее ладони неуверенно коснулись его волос, пригладили их густые волны и уже более уверенным движением обняли его за шею. И она не дрогнула и не опустила руки, когда он ответил ей удивленным, а может быть, даже осуждающим взглядом.

Она просто улыбалась ему. Теперь она была готова на все, на то, что она будет уничтожена, разорвана на части, даже отвергнута. Она нежно притянула его к себе, и в этом движении была безмолвная мольба, говорящая ему о ее желании.

И в тот же миг она оказалась в его объятьях, приподнятая его могучими руками и прижатая к его груди. Ей очень хотелось сказать ему, какое это наслаждение — зарываться пальцами в его густые черные волосы, гладить его плечи и ощущать пульсацию крови там, где ее тело сжимали его мощные руки. Но у нее уже не было этой возможности, потому что он приник к ее губам долгим, упоительным поцелуем, и она почувствовала себя такой слабой и беспомощной в его объятьях, что все слова покинули ее вместе с последними остатками мужества.

Теперь Рон знал, что так мучило ее все эти дни. Теперь была его очередь, потому что ей уже нечего было скрывать. Она чувствовала, что в его власти грубо оттащить ее в комнату и сделать своей рабыней, наложницей или просто уложить спать, как нахального и непослушного ребенка. И она еще крепче прижалась к нему. Ее руки переместились на его широкую спину и с восторженной нежностью стали гладить ее.

Рон на миг оторвался от нее, и Патриция медленно подняла голову, готовясь к решительному объяснению и даже к тому, что он оттолкнет ее. Но он снова приник к ее губам, и она поняла, что его объятия означают ответное желание и его заботу о ней, его готовность защитить ее от всего, даже от ее собственных сомнений. Он целовал ее, нежно покачивая как ребенка и гладя ее волнистые распущенные волосы. От этих ласковых прикосновений ею постепенно стал овладевать неистовый восторг.

Ночь бережно окутывала их, когда Рон, взяв Патрицию на руки, нес по темному коридору в ее комнату. Из окна струился мягкий лунный свет, и ей казалось, что стены отливают радужным серебром. Этот дивный полумрак скрывал в себе тайну их молчаливого единения, той возникшей между ними близости, что позволяла ей полностью открыть ему свои чувства. Почти с благоговением он положил ее на шелковое покрывало, и она лежала молча и неподвижно, ошеломленная великолепием этой ночи, пока его поцелуй не заставил ее приподняться и открыть ему объятия.

Она почувствовала прикосновение его нежных и понимающих рук, которые так часто лечили ее, успокаивая ее боль. Теперь, спокойные и уверенные, они ласкали ее тело. Ощущая их ласковое касание, Патриция трепетала с головы до ног от того огня, который они разжигали в ней. Волны восторга захлестывали ее… Платье незаметно куда-то исчезло, и под нежный ритм мужских прикосновений, легких, как трепетание лепестков на ветру, с Патриции соскальзывали шелковые лоскутки белья, еще скрывавшие от Рона ее истомленное желанием тело.

Потом она лежала совсем обнаженная, и смотрела, как он раздевается в загадочной полутьме комнаты, залитой лунным светом. Его величественная нагота вырисовывалась контуром на мерцающей стене. Патриция закрыла глаза и протянула руки ему навстречу.

Зачарованная, она ощущала, как его тело медленно накрывает ее, как его стальные мускулы приникают к ней, точно повторяя все изгибы ее нежной плоти. Она чувствовала, что никогда еще не хотела никого так сильно, никогда еще не мечтала о наслаждении так отчаянно, так лихорадочно, как теперь.

Рон, казалось, понимал, какой волшебный экстаз овладел Патрицией, потому что его движения были нежны и осторожны. Ее бедра, ноги и низ живота были почти парализованы сладостной волной, которую порождали его прикосновения, ее груди напряженно содрогались от ласк его губ и языка. Это блаженство было новым и незнакомым для нее, потому что никогда еще никто так не занимался с ней любовью, никогда еще мужчина не познавал ее так сладко и так упоительно.

Она чувствовала силу его страсти и без смущения принимала и утоляла ее, потому что теперь ей больше нечего было бояться и скрывать. Она свободно прикасалась к нему, она направляла его, с восторгом чувствуя, как он подчиняется ей и отвечает на ее ласки усилением своего желания. Рон дарил ей себя так же откровенно и безраздельно, как раньше дарил свои улыбки и свои дразнящие взгляды, отдавал ей себя с той же уверенностью, с какой отдавал ей свои команды и строгие указания все эти несколько недель.

Его нарастающая страсть вздымала ее, поднимая все выше и выше, и она отвечала ему с неистовой радостью, руки ее то блуждали по его волосам, то принимались ласкать его широкую спину и напряженные бедра. Ее вздохи и шепот обволакивали его нежной паутиной, и наконец она услышала низкий стон, клокочущий в его горле. Он приник поцелуем к ее губам, сжал ее в своих объятьях, и соединился с ней в оглушительном взрыве наслаждения, невообразимо сильного и невыразимо прекрасного…

Все было кончено, и, обессиленные и бездыханные, они лежали рядом где-то на краю бытия. Однако объятия Рона не ослабевали, и он не отпустил ее от себя, пока ее судорожное дыхание не успокоилось и не перешло в тихие вздохи и легкие содрогания под его поцелуями. Прикосновения его рук и губ, ласкающих ее лицо и грудь, оставались такими же нежными и ласковыми, и Патриция поняла, что это ощущение счастья и близости останется с нею навсегда, независимо от того, как судьба распорядится их будущим. Он пришел к ней и подарил ей себя именно тогда, когда она больше всего нуждалась в этом. Ниоткуда, как божество, возник он в ее жизни, изменил ее и сделал ее своей, чтобы в этой дивной полутьме она смогла испытать счастье, больше которого не было и не могло быть.

И даже если он явился только затем, чтобы снова исчезнуть, сыграв свою роль в ее судьбе, то пусть будет так. Пусть она опять останется одна, и пусть боль и унижение будут ее уделом. Она знала, что этой ночью он принадлежал только ей.

Он, должно быть, понял ее мысли и почувствовал ее бездумное желание броситься навстречу судьбе, потому что как верный друг он разделил с ней этот вызов и оставался с нею всю эту долгую волшебную ночь. В полусне они лежали рядом и, зачарованные лунным светом, тихо ласкали друг друга, пока страсть опять не соединила их воедино. Казалось, они оба понимали, что эти минуты могут быть последними мгновениями их счастья, поэтому снова и снова познавали друг друга с удивлением, восторгом и молчаливым восхищением.

Патриция не смогла бы сказать, сколько раз они принадлежали друг другу в эту ночь. Каждый раз это было как будто впервые, и каждый раз это было так прекрасно, что ни повторить, ни описать это было бы невозможно. И когда наконец луна исчезла, и сон пришел, чтобы разделить их, она уже знала, что полностью изменилась и что никогда не будет такой, какой была прежде. Но она не испугалась этой перемены в своем существе, она больше не боялась быть беспомощной и беззащитной, потому что он был с ней и держал ее в своих объятиях.

Лето кончалось. Августовская жара все еще заставляла туристов и местных жителей держаться в тени и проводить большую часть дня на пляже, но календарь не лгал. В воздухе уже появилось ощущение приближающейся осени, и перелетные птицы начали сбиваться в стаи. Близился к концу перерыв в соревнованиях по гольфу — не за горами было окончание летнего тура.