Положив в нагрудный карман носовой платок, он склонился над треножником. Через объектив весь город был как на ладони. Сверкающим каскадом он спускался с горы; он казался фонтаном изумрудов и сапфиров, рубинов и топазов, аквамаринов и жемчуга. Огни фар оставляли после себя желтые и белые полосы вдоль улиц, последние солнечные лучи омывали небо. Такие закаты были еще одним чудом, которым знаменит Арминстер: небосвод отсвечивал терракотовым, серо-стальным, малиновым и бледно-бледно голубым.

«Почти то, что надо!» — подумал Маршалл. Он взглянул на часы. Была одна минута десятого. Еще минута, пожалуй, даже меньше, еще тридцать секунд, и надо снимать. Если солнце и небо будут себя хорошо вести, еще несколько секунд прибавят богатство краскам.

Он опять вытер лоб и снова прильнул к фотоаппарату. Когда Маршалл взглянул на город, его огни мерцали. Он моргнул, думая, что жара пагубно сказалась на его зрении, и, прищурившись, глянул еще раз. Нет, зрение ему не изменило: огни Арминстера колебались, а некоторые погасли.

Жена и сыновья Барнса простились и вышли, перебрасываясь репликами. Сев в машину, они уехали в казино. Барнс вернулся к гостям.

— Не пересесть ли нам к кофейному столику? — радушно предложил он.

Рэйнхэм отошел от стола, и оба мужчины потонули в глубоких креслах под ветвями вяза, растущего над террасой.

Вежливая улыбка Барнса сошла на нет. Он резко посмотрел на Рэйнхэма.

— Кто продает, сэр Гай? — спросил он.

— Откуда я знаю? — вскинул голову министр.

— Я надеялся, что вам это известно. Это кто-то очень большой. На четыре шиллинга, черт побери! Упали на четыре шиллинга за неделю!

— Это меня не удивляет. — Рэйнхэм сделал глоток бренди. — Несколько недель назад я говорил вам, что акции стояли слишком высоко, на уровне, не отражавшем действительность. Их цена в понедельник, семьдесят девять и шесть пенсов, была идиотской. Вполне естественно, что любители легкой наживы решили погреть на этом руку, особенно после того, как главный редактор «Телеграм» посоветовал их продавать. Если вы еще не продали часть своих акций, то вам стоит сделать это.

— Я не продаю. Я покупаю. — Барнс сделал вычурный жест в сторону пейзажа. — Разве этот пейзаж не великолепен? — Он говорил так, будто закат, как и остальные достопримечательности Арминстера, появились на свет благодаря любезности «Владыки» Барнса. — Воистину он великолепен.

Он замолчал и нахмурился. Нагнувшись, он пристально посмотрел на «Имперскую Башню».

— Невероятно! — задумчиво сказал он. — Сегодня вечером, наверное, какая-то аберрация света. Если бы я не был уверен в противоположном, то сказал бы, что отель шатается.

В главном зале гостиницы «Имперская Башня» оркестр начал исполнять известную песню «Через Рэйнвоу». Солистка подошла к микрофону и запела лирическую песню в стиле Джуди Гарланд. Маргарет Рэйнхэм, прильнув к своему мужу, скользнула в толпу танцующих пар. Она закрыла глаза, и ее охватило чувство полного счастья. Она чувствовала, что каждая минута ее медового месяца на долгие годы оставит о себе неизгладимое впечатление. Серые будни притупят восторг, но даже в самые тусклые дни ее будет согревать воспоминание о счастье, которое она испытывала в самом начале…

Гай Рэйнхэм взглянул на ее сияющее лицо и усмехнулся.

— Даешь подработать ребятам из светской хроники?

— Любишь меня? — вопросом на вопрос ответила она.

— Идиотский вопрос!

— Не испытываешь сомнений?

— Через тридцать шесть часов после свадьбы? У меня даже больше пыла, чем тогда! А у тебя нет сомнений?

Она покачала головой.

— Я не отваживался спросить тебя раньше, но… ты не уйдешь из газеты?

— Может быть, — откинула голову она, — я буду меньше работать. Это было забавно. И потом, я, наверное, буду тратить больше денег, зная, что у меня есть свой доход. Мне сначала будет неловко ощущать, что все наши средства — твои. — Она еще плотнее прижалась к нему. — Нет, это не имеет значения. Я хочу любить тебя каждую минуту. О, Гай, я тебя так люблю.

Несколько па они сделали молча. Заканчивая песню, певица выкинула руки перед собой и пропела: «Когда ты мечтаешь о звездах…» — Чтобы усилить последние слова, она откинула голову назад. — «Твои мечты…»

Вдруг песня оборвалась, и она закричала, указывая рукой на потолок. Испуганные пары остановились и обернулись.

Громадная люстра из 5000 кусочков сверкающего хрусталя с 365 электрическими лампочками раскачивалась, как маятник.

Берт Боском, торговец зеленью, написал последнюю цифру в гроссбухе и удовлетворенно кивнул головой. Захлопнув со стуком тетрадь, он потянулся к стакану пива, стоявшему под рукой.

— Совсем неплохо, мать, — сказал он сидевшей у открытого окна жене. — Еще один такой сезон и, я полагаю, мы погасим задолженность банку.

— Хотела бы я в это верить, — с сомнением покачала она головой.

Открылась дверь. Внутрь заглянул мальчик лет восьми и девочка лет десяти, одетые в пижамы.

— Это еще что такое! — воскликнула мать. — Вы же должны быть в постели.

— Очень жарко, мама. Мы не можем спать. Правда, Колин?

Колин кивнул. Он жаждущим взглядом смотрел на папин стакан пива.

— Ладно! — рассмеялся Боском. — Спуститесь в магазин и вылейте по стакану кока-колы из холодильника. Но только по стакану!

— Хорошо, папа! — И они побежали через комнату вниз по ступенькам.

Боском отодвинул стул и встал, держа в руках бутылку пива и стакан. Стол повернулся под тяжестью его тела. Боском уронил пиво и стакан.

— Смотри под ноги, медведь! — резко сказала его жена. Боском недоумевающе покачал головой.

— Не могу понять, что произошло, — пробормотал он. — Я мог бы поклясться, что пол качнулся у меня под ногами.

Ви Картрайт, новобрачная, сидевшая рядом с Колстоном на каменной скамье, съежилась на кровати в гостиничном номере Старого Города.

— Не прикасайся ко мне больше! Не прикасайся ко мне! — воскликнула она.

Истерические нотки в ее голосе остановили ее мужа возле кровати. Он нерешительно сел. Ви и Рэг Картрайт, как и Рэйнхэмы, обвенчались за день до того, но Ви не разделяла блаженства Маргарет Рэйнхэм. Ей было шестнадцать, а ее мужу не было восемнадцати. Она была несведуща, а он неуклюж. Они не знали, что делать, но точно знали, что Это Дело в журналах описывали совсем не так.

— Мы женаты, не так ли? — спросил Картрайт. — Это мое право!

— Я никогда не думала, что это так выглядит. — Она начала плакать. Но тут ей в голову принта мысль: — У других это не так. Это все ты, Рэг Картрайт! Ты зверь, зверь!

Он сердито посмотрел на нее. Обнаженная, она лежала на постели, охваченная страхом и болью.

— Это мое право! — крикнул он. — Мы женаты! Я могу получить то, что я хочу!

Он зарычал и бросился на кровать. Она схватила кочергу из старомодного камина. Когда она повернулась лицом к нему, ее глаза пылали гневом.

— Я убью тебя! Еще шаг и, клянусь, я убью тебя! Честное слово.

Картрайт упал на колени. Они посмотрели друг на друга, трагикомичные в своей наготе и непонимании. Кочерга задрожала. Ви пошатнулась и упала на кровать. Рэг коснулся ее и, как ни странно, это прикосновение охладило его. Он обнял ее защищающим, а не агрессивным жестом.

— Прости меня, Ви! Я не знал. Я буду хорошим. Я действительно буду хорошим.

— Меня как будто что-то толкнуло, Рэг, — удивленно сказала его жена. Вдруг она скатилась с кровати.

— Бог ты мой! — воскликнул Рэг. — Что происходит, Ви? Неужели этот проклятый дом падает?

В саду около бара «Золотой Лев» тоже танцевали. Невзрачный человек, банковский клерк из Лондона по имени Джонни Хэйнес, сидел за столом, глядя на улицу, где его жена Гейл танцевала со своим братом Питером Бартоном. Его дочь, Лили, счастливо прыгала у него на коленях. Ей давно уже полагалось лежать в постели, но она была слишком возбуждена, и ее решили взять с собой вниз из номера, пока она не устанет. Хэйнес был в затруднительной ситуации. Небритый человек его разволновал. Он нерешительно предложил провести вечер в Эксетере. Но когда это вызвало удивленные взгляды Гейл и Бартона, он не смог никак аргументировать свое предложение. Как он мог сказать: «Здесь произойдет землетрясение. Мне это сказал парень в баре»? Как бы там ни было, но он чувствовал себя скованно.