В тот воскресный день мельник с Хансом опять уютно сидели за накрытым столом в низенькой гостиной у добросердечного лесничего и его сестры.

Последние несколько недель они сюда не заглядывали. Но в субботу письмо от лесного смотрителя уведомило мельника о важном событии: Ханна испекла свой знаменитый песочный торт, и хотя бы ради него им следует пожаловать назавтра в гости, даже если погода не слишком благоприятствует лесным прогулкам.

А погода и в самом деле была не лучшей. В первых числа ноября привычная датская осень показала себя в самом отвратительном из своих обличий. По разбитому мокрому проселку отец с сыном все же добрались до гостеприимного дома, где теперь и радовались защите четырех стен. Снаружи мрачно шумел лес, словно оплакивая многочисленные листья, которые взметало и уносило вихрем, а в такт к этому шуму подстраивался размеренный глухой рокот набегавших на отлогий берег волн. Однако суровые звуки стихий лишь дополняли ощущение приятности от кипения медного котла, что сверкал в самой середке небольшой изразцовой печи. Вода бурлила, и прикрывавшая котел крышка нетерпеливо позвякивала. Но вот Ханна вытащила его из печки, и в чайник, который держал Ханс, полилась вода. Мужчины тем временем раскурили трубки, хотя, по мнению Ханны, могли бы и подождать с этим, пока не отдадут должное ее торту.

Сие украшение стола возвышалось посреди белой скатерти в изящном окружении чашек и десертных тарелок. Мельник устроился в углу дивана и выпускал подсвечиваемые лампой клубы табачного дыма, предаваясь чувству покоя и безопасности, которое испытывал только в этом доме. Оно было сродни чувству, которым временно наслаждается капитан в порту, когда за молом пенится открытое море и он даже не прочь вскоре снова рискнуть своим кораблем, но надеется, что ему удастся отделаться малой кровью, то бишь не выходить из надежной, доказавшей свою безопасность гавани.

Деятельный лесничий, которому постоянно требовалось какое-либо занятие, приготовил кривые корни и дубовые ветки со снятой корой, ворохом лежавшие перед ним на полу. Он выбирал из них лучшие, сравнивал между собой, ставил метки. Его любимым занятием в часы досуга было создание «уголков природы» — жардиньерок типа той, на который так замечательно стояли цветочные горшки между диваном и окном. То, для чего лесничий сейчас тщательно подыскивал материал, должно было превзойти не только эту подставку, но и все его прежние изделия; он замыслил изготовить многочисленные ответвления от основной площадки, разместив их по принципу канделябра, и предназначалась эта жардиньерка для украшения гостиной на Вышней мельнице.

— Похоже, эта штука станет моим шедевром, — с улыбкой пробормотал лесничий.

— А я просто уверен, — отозвался мельник. — Боюсь только, мне не хватит на нее цветов. При жизни Кристины я бы не сомневался, больно легкая у нее была рука.

— Что правда, то правда. Для хорошего роста цветам нужен женский уход. На нас, мужчин, они даже не глядят, если, конечно, им не попадется садовник. С Ханной та же история… посмотри, в каком все цвету.

Он указал мундштуком трубки себе за спину, на столик с растениями, и бросил мельнику мимолетную улыбку, доверительно подмигнув ему: дескать, об этом можешь не беспокоиться, у тебя будет ничуть не хуже.

Разумеется, мельник ответил другу понимающим взглядом, однако на лице его читалась какая-то вялость и рассеянность. Он забился еще глубже в угол дивана и отгородился еще более густой дымовой завесой.

Наступил торжественный миг разрезания торта; над чашками уже поднимался пар от чая. Но стоило разложить по тарелкам первые куски, как послышались сетования хозяйки: тесто не пропеклось, попадаются водянистые комочки. Конечно, мельник заверил ее, что так даже лучше: водянистость придает торту освежающий вкус; Ханна посчитала, что он сказал это в утешение ей, хотя сама втихомолку придерживалась того же мнения. К счастью, нельзя было заподозрить в стремлении угодить ни Ханса, проявлявшего отменный аппетит, ни тем более Енни, которая с радостью набросилась на торт — впрочем, не раньше, чем ей протянула кусок сама Ханна. Зато когда то же угощение попытался навязать косуле работник, поднялся большой гвалт. Парень гонялся за Енни по всей комнате, а та ускользала от него, нередко забиваясь под стол, где сидела в полусогнутом положении, едва не касаясь пола брюхом, что было вполне в ее натуре, ибо животные эти вообще очень пугливы.

— Трудная у тебя должна быть сейчас служба, Вильхельм, — заметил мельник, невольно выглянув в окно, за которым громче обычного стонал, напоминая о себе, лес.

Лесничий тоже посмотрел за окно. Над качающимися вершинами елей надутым парусом изгибался молоденький месяц.

— Сейчас еще ничего… Вот когда нашей луне будет дней на восемь больше, тогда наступят самые что ни на есть браконьерские ночки.

— Это уж точно! Наступит пора мне дрожать от страха, потому что ты будешь по ночам обходить дозором участок, — сказала Ханна.

— Да нечего тебе дрожать от страха. Меня так просто не возьмешь. Но сказать, что гоняться за ними-дело приятное, тоже нельзя, даже азарта никакого нет, особенно из-за того, что погоня кончается ничем. Браконьеру ведь достаточно бывает залезть на дерево, и как мне его там найти?

— Разве собака не может учуять его на дереве?

— Ну, ее я даже не рискую брать с собой. Застрелят, и вся недолга.

Гектор, заслышав, что речь идет о нем, принялся бить хвостом об пол.

— Чего стоит один Пер Вибе, — вставила Ханна, — о котором рассказывают всякие страсти. Говорят, он был среди тех, кто забил до смерти старого лесничего.

— Да, это парень опасный, тут ничего не попишешь. Если б мне когда-нибудь удалось схватить его с поличным, я бы ради этого целыми ночами бегал по лесу.

— Кажется, его сестра служит у вас? — уточнила Ханна. — Да.

— Она как будто девушка работящая. Только вот лицо ее мне не нравится, хотя черты, пожалуй, красивые.

— О, Лиза у нас очень работящая, я даже не представляю себе, чтоб кто-нибудь другой успевал переделать столько дел.

— Ну да? На твоем месте, Якоб, я бы ее остерегался, иначе, неровен час, будешь потом жалеть. От этой семейки ничего хорошего не жди… Оба брата пострельщики, один, как пить дать, убийца, отец и дед того же поля ягоды… Их так называемая усадьба под Виркетом-лачуга, которую они именуют Вересняк, — прямо-таки рассадник всяческого зла. Полагаться на твою прислугу ни в коем случае не стоит, уж поверь мне.

— Оправдана ли такая подозрительность? — усомнился мельник.

Ханна также посчитала суждение брата излишне поспешным: нехорошо вменять Лизе в вину грехи родни.

Мельник чрезвычайно удивился, что Лиза вдруг стала предметом разговора, особенно потому, что, сам того не замечая, неотступно думал о ней и страстно желал ее. Она присутствовала в нем как противовес изящному образу Ханны, как искомая фигура на загадочной картинке… и, подобно такой фигуре, играла главенствующую роль. Тут только до него дошло, насколько непримиримы противоречия между ней и его друзьями, обитателями лесничества. Ведь она — дочь, сестра и внучка браконьеров!

Он не мог не улыбнуться подозрению, что Лиза способна обокрасть его… или что там думал про нее лесничий. Она, которая ведет все хозяйство и ни разу не согласилась на повышение жалованья, хотя с лихвой заслужила его. А уж в последние две-три недели Лиза настолько рьяно отдавала себя работе, что он всерьез забеспокоился, как бы она не надорвалась. Подобно Бисмарку, которого в период кризиса шестьдесят шестого года обнаружили спящим с портфелем под мышкой в приемной короля, мельник не далее как вчера застал Лизу с тряпкой в руках уснувшей у него на кровати. Он и теперь представлял себе очертания ее раскинувшейся во сне крепкой и стройной девичьей фигуры, словно служанка, внезапно поддавшись усталости, без сил упала на незастеленную постель. Мельник более не видел уютную гостиную с ее милыми и спокойными обитателями, своим верным другом и своей нареченной невестой; он видел лишь её, столь мало подходящую к этой компании и этим обстоятельствам, почти непристойную фигуру из загадочной картинки.