— Да, твои волосы возьмет не всякий гребень. Ты знаешь, как трудно было мне сдержаться и не захохотать во весь голос, когда ты вышла из ванной и представила дочери такое сомнительное объяснение?

Она тоже села на кровати и толкнула его в бок:

— И это вся благодарность за то, что я спасла твою честь? За то, что ты не упал в глазах дочери?

— Мэгги… — Джон прикусил губу, потом перевел взгляд на ее ладони, все еще сжимавшие его руки, и, испустив глубокий стон, заключил ее в свои объятия. Он так сильно сжал ее, что у нее едва не захрустели позвонки. — О, Мэгги! Я… — Он вдруг на полуслове замолчал и зарылся лицом в ее волосы.

Она резко высвободилась и уставилась на его бледное, застывшее лицо:

— Что?

Он отвел взгляд и покачал головой:

— Ничего. Ничего.

Вот именно, думала Мэгги в пятницу вечером. Ничего. Ровным счетом ничего. Вот все, что она услышала от Джона за два долгих дня, прошедших с их встречи, и за две еще более длинные ночи. Тем не менее ей некогда было особенно горевать в эти дни: за это время она успела дать два интервью городским газетам и записать выступление для местного телевидения. Общая встреча всех кандидатов была назначена на первый четверг ноября, и у Мэгги было достаточно дел, чтобы не сидеть сложа руки.

Джон позвонил в субботу рано утром, когда она еще не встала с постели.

— Привет, — одного этого слова, произнесенного им, оказалось достаточно, чтобы Мэгги захлестнуло волной желания. Мгновенно вспотевшей рукой она сжала трубку и стала жадно ловить каждое его слово.

— Прости, что не звонил, я отсутствовал некоторое время, — проговорил он. — Я пытался выкроить свободную минутку, чтобы связаться с тобой, но ничего не вышло. Все это время я совершал рейсы в Галифакс и обратно, как молочный фургон. Я уже не помню, сколько времени я не был дома, а спал только урывками.

— А что случилось, если только ты имеешь право об этом рассказывать?

— Тебе — да, — произнес он, с трудом подавив зевок.

— Началось все с того, — продолжал Джон, — что в течение двадцати четырех часов я пытался предотвратить преждевременные роды у одной из моих пациенток, но мне это не удалось, и, несмотря на все мои усилия, ребенок появился на свет. Пришлось срочно везти его и мать в родильный дом, и еще двенадцать часов я не мог ни на шаг отойти от младенца. Потом у меня был пациент, у которого меньше, чем за три часа, случилось три приступа астмы. Понадобился почти весь вчерашний день, чтобы его состояние хотя бы частично стабилизировалось. Потом был еще случай острого аппендицита, и вот он уже меня окончательно доконал. Я даже не мог тебе позвонить.

Голос у Джона был невероятно усталым, и Мэгги поспешно проговорила:

— Ничего, я все понимаю.

— Я знал, что ты поймешь. Ты же выросла в доме врача! Жалко только, Энди не понимает. Она в ярости от того, что я собираюсь сейчас лечь спать.

По тому, как он застонал, Мэгги догадалась, что Джон наконец добрался до кровати и растянулся на ней. Мэгги хотела было сказать, чтобы он не волновался, что Энди его простит, но в это время он снова заговорил:

— Но это еще не все. Этот самый приступ аппендицита случился не у кого-нибудь, а у доктора Петрелиуса, с которым мы через раз дежурим по выходным. Миссис Виздом сегодня вечером занята, поэтому я не смогу сегодня принять Джули. Ужасно не хочется расстраивать девочек, но… — Мэгги представила, как Джон разводит руками.

— Джули все поймет, не переживай, Джон. Я постараюсь ей объяснить, и… — Она неожиданно запнулась. — Постой-ка, Джон, а как же Энди? Ей лучше приехать сюда, ведь тебя могут вызвать к пациенту!

— Мэгги… дорогая! — В его тоне слышалась глубочайшая признательность.

Сердце у Мэгги подскочило: он впервые так ласково называл ее не в постели.

— Спасибо, — продолжал он. — Я собирался нанять девушку, чтобы она переночевала в доме, но Энди, конечно же, будет в восторге от твоего предложения, поэтому я с благодарностью принимаю его от ее имени. — Мэгги услышала, как Джон облегченно вздохнул.

— Джон, постарайся выспаться. Я заеду за Энди через час или около того. Постарайся только не уснуть прежде, чем сообщишь ей и миссис Виздом, что она побудет у нас.

— Отлично, — произнес Джон. Затем снова обратился к ней: — Мэгги?

Ее сердце снова чуть не остановилось:

— Да, Джон?

Молчание. Мэгги слышала его дыхание. Потом ей показалось, что он медленно выпустил воздух.

— Ничего, Мэгги. Еще раз большое спасибо. Надеюсь, увидимся в воскресенье.

«В воскресенье». Мэгги могла лишь так же надеяться на это, как и он.

Воскресным утром Мэгги проснулась совершенно разбитой. Открыв глаза, она обнаружила над собой два одинаковых сияющих детских личика. Ее сердце изнывало от тоски, а глаза наполнились слезами. Приподнявшись на постели, она крепко обняла обеих девочек.

Джолин быстро высвободилась и озабоченно спросила:

— Мама, что с тобой? Почему ты плачешь?

Мэгги зажмурилась.

— Нет-нет. Я не плачу.

Но ведь она была уже близка к этому! Слишком близка. Даже приняв душ и одевшись, Мэгги продолжала испытывать странное болезненное ощущение в груди и горле. Она попыталась сглотнуть, но оно не исчезло.

Когда же у входа в церковь она заметила Джона, ощущение это усилилось в несколько раз.

На Джоне был темный костюм и белая рубашка, а по безупречно уложенным волосам можно было видеть, что он только что принял душ. Щеки и подбородок его были чисто выбриты и выглядели такими свежими, что Мэгги нестерпимо захотелось коснуться их пальцами, подойти близко-близко к Джону и вдохнуть запах его одеколона. Но вместо этого она остановилась неподалеку от него. Под глазами у него были круги, и Мэгги подумалось, что, может, ему тоже не удалось как следует выспаться прошлой ночью.

Девочки со всех ног бросились к нему, и он сделал то, что делал всегда, если выпадала такая возможность: он присел на корточки и, оказавшись вровень с ними, крепко прижал к себе каждую из сестер одной рукой.

Она медленно подошла поближе, и их взгляды встретились.

— Привет, — произнес Джон, выглядывая из-за двух кудрявых головок. Он пытался удержать ее взгляд, как будто ища чего-то в ее глазах. Чего? Ответов? На какие вопросы? Если он и собирался услышать их от нее, то сам уж точно не предлагал ничего взамен.

Выражение его глаз заставило Мэгги засомневаться в том, что в прошедшую неделю между ними с Джоном вообще что-то произошло. На какое-то мгновение ей даже показалось, что их страстные объятия были не более чем прекрасным сном. И лишь по его напряженному молчанию, по явной попытке скрыть какие-то чувства Мэгги догадалась, что это был не сон. Впрочем, кроме этих признаков, был еще один: все тело ее трепетало, и в самых укромных уголках его, до той поры мирно спавших, она почувствовала вдруг какие-то неведомые ей прежде толчки, от которых заныло все ее существо.

Итак, это не сон, и Мэгги не собирается так просто отказываться от того, что между ними было. Она даже, если потребуется, будет бороться за ту любовь, которую они ощущали, и за ту, что еще смогут ощутить в будущем друг к другу, к своим дочерям и к другим детям, которых породит их любовь.

Она хотела его, хотела, чтобы они были вместе всегда, всю жизнь. Снова поймав его взгляд, Мэгги попыталась прочесть в нем малейший намек на чувства, сходные с теми, которые испытывала сама, какое-нибудь указание на то, что в их отношениях он тоже видел что-то большее, чем просто секс. И опять не нашла она того, что искала, ничего, на что можно было бы положиться, только сомнения и озабоченность вперемешку с теплотой и желанием.

Она проглотила комок и произнесла:

— Привет. Как дела?

— Все в порядке.

Джон одним взглядом охватил ее всю, начиная с аккуратно уложенных волос и кончая темно-синими туфлями, которые она обычно надевала в церковь.

Мэгги каждой частичкой кожи ощутила этот взгляд: вот он коснулся широкого белого пояса на ее голубом платье, прошелся по серому в голубую полоску пиджаку, защекотал ноги под капроновыми чулками.