— Моя мама жива, а вот мой папа умер, когда я была совсем маленькой девочкой. Он тоже тяжело болел.
— Да, — Энди кивнула — Там, на стене, больше нет его фотографий.
Она взглянула на Джона.
— Мой папа говорит, что он, может быть, тоже умрет. Но не очень скоро, «потому что у него крепкое здоровье».
Внимательно посмотрев на Джона, Мэгги серьезно, даже торжественно кивнула.
— Он выглядит вполне здоровым. Мне не кажется, что он собирается умирать.
Получив такое подтверждение, Энди просияла.
— А у твоей мамы крепкое здоровье?
Мэгги снова кивнула.
— Да. — Она улыбнулась и ласково погладила Энди по голове, и девочка инстинктивно прижалась к ее руке. — И, вероятно, она проживет еще много лет.
Энди снова взглянула на своего отца, пытаясь, видимо, на глаз оценить его возраст.
— Она, наверное, очень старая?
— Да, довольно старая, — ответила Мэгги, представляя с некоторым даже удовольствием — как бы взбесилась ее пятидесятидвухлетняя мать, услышав эти слова. — Она намного старше твоего папы.
Энди улыбнулась и встала с колена Мэгги.
— Это очень хорошо. — Потом она взяла Джона за руку и сказала: — Поехали домой, а, пап?
Джон нагнулся и, подняв дочь, прижал ее к себе. Сегодня она сказала о смерти матери больше, чем за все время, которое прошло с тех пор, как это случилось.
— Конечно, девочка моя, — сказал он, целуя ее в макушку.
Джон и Мэгги обменялись быстрыми взглядами, и он бережно понес сонную дочь к машине, а она шла впереди, открывая двери. На улице начинался дождь. Джон осторожно положил Энди в машину и удобно устроил ее на разложенном заднем сиденье, потом тихонько закрыл дверцу.
— Спасибо, Мэгги. — Он наклонился, чтобы поцеловать ее на прощание. К его удивлению, она повернула голову, подставив ему для поцелуя лишь щеку. Ее кожа пахла дождем и собственным, неповторимым запахом, который снова заставил его пожалеть о том, что Энди появилась в комнате так не вовремя.
— Спокойной ночи.
Прежде чем она успела ответить, он шагнул назад, сел за руль и захлопнул дверцу, торопясь, чтобы у него самого хватило силы воли уехать отсюда.
— Мне кажется, я не очень понравилась маме Джолин, папа, — сказала Андреа, когда Джон укладывал ее в постель.
— Напрасно ты так думаешь, девочка моя, она была приветлива с тобой.
Энди пожала плечами.
— Она очень странно смотрела на меня — ее глаза были как будто и злыми, и печальными одновременно.
Джон удивился проницательности дочери, хотя удивляться, наверное, не стоило.
— Я думаю, что Мэгги действительно была немного зла и немного печальна все это время. Но она была зла не на тебя, крошка, и огорчена не твоим поведением. Она была расстроена, что ты — не ее маленькая девочка, как Джолин.
Энди удивленно уставилась на него:
— Но я же твоя маленькая девочка!
Он засмеялся и взъерошил непослушные волосы.
— Конечно, ты моя, и всегда будешь моей маленькой девочкой.
— Разве это не смешно, а, пап? Ну, что мы с Джолин — сестры, а вы с Мэгги — не наши папа и мама. Прямо как в том фильме — там родители сначала были женаты, потом развелись, а потом снова встретились. Но вы с Мэгги никогда не были женаты. — Энди улыбнулась. — Она мне очень нравится, папа. А тебе?
— Да, — ответил он. — Мне тоже она очень нравится.
Когда он натянул на нее одеяло, Энди снова улыбнулась.
— Это хорошо, — тихо сказала она. — Может быть…
Она не докончила свою мысль и вопросительно посмотрела на него.
Джон хотел ответить ей: «Даже не думай об этом, Энди. Не трать время на глупости». Но он ничего не сказал, потому что она ничего не спросила. Джон не хотел подбрасывать ей мысли, которые, быть может, еще не скоро придут ей в голову.
Однако, как он ни старался вытравить эти мысли, они уже прочно обосновались в его собственной голове. Они приходили ему во сне этой ночью и разбудили задолго до рассвета — не столько сами мысли, сколько эмоции, которые они порождали. Он лежал на спине, уставившись в потолок, и все время думал о Мэгги. Он вспоминал ни с чем не сравнимое чувство, которое он испытывал, сжимая в руках ее тело, вкус ее губ, когда он касался их своими губами, то, как она целовалась — искренно, беззаветно, ее разгоравшуюся, как костер на ветру, страсть, вспоминал, как он сам был этим штормовым ветром, как это столкновение стихий грозило раскидать их в разные стороны. Если бы ветер не хлопнул дверью… Но он хлопнул — и это было правильно.
Правильно? Как же это могло быть правильно, если он до сих пор чувствует себя совершенно измученным, как семнадцатилетний парень после объятий и поцелуев со своей одноклассницей. Что же было правильного в том, что ему так хочется ее сейчас, что он остался не удовлетворен, и практически нет никакой надежды на то, что когда-нибудь он получит желанное удовлетворение?
Она здесь! Удивление и радость заставили Джона вздохнуть, хотя через минуту он спросил себя — почему, собственно, он удивляется, что она здесь? Он сам пришел в церковь, как только появилась возможность, так почему же Мэгги не должна была сделать то же самое? Он заметил ее, только когда она прошла мимо него, и с этого момента не сводил с нее глаз. Она была одета в белую блузку и синюю юбку — как и все остальные женщины в церковном хоре. Джон видел, как она поднялась по винтовой лестнице на хоры и заняла свое место в первом ряду певчих левее алтаря.
Ее волосы были зачесаны назад и перехвачены на затылке лентой, но непослушные пряди все равно выбивались, и солнце, проникавшее через разноцветные витражи церкви, освещало их, так что казалось, будто голова Мэгги окружена чем-то, похожим на сияющий нимб. Джон изо всех сил старался не думать о запахе ее волос, о вкусе ее губ, об ощущениях, которые вызывало у него ее тело. О ее налитых сосках, просвечивавших тогда сквозь майку…
Джон заерзал на скамье и случайно — он надеялся, что со стороны казалось, что он сделал это случайно, положил раскрытый сборник гимнов на самую неуправляемую часть своего тела. Потом украдкой посмотрел на сидевшую рядом пожилую женщину, неправдоподобно тощую и благоухающую нафталином. Одета она была в какое-то совсем старое, темно-красного цвета платье с кружевами на шее и на манжетах. Соседка приветливо улыбнулась ему, по-видимому, ничего не заметив. Слава Богу! Мысли, которые полностью завладели им, не пристало иметь в церкви, и еще менее ему хотелось, чтобы пожилая дама увидела физический отклик на них его организма. С трудом ему все же удалось сосредоточить свое внимание на службе — в конце концов, именно за этим он сюда и пришел.
Когда служба кончилась, детей еще не отпустили с занятий в воскресной школе, поэтому Джон спустился на нижний этаж, где собрались родители, ожидающие своих детей. Там он взял из рук седой дамы, стоявшей за длинным столом, чашку кофе и тарелочку с домашним печеньем.
Мэгги небрежно кивнула ему из другого угла комнаты. Она стояла там и, весело смеясь, разговаривала со священником и еще каким-то мужчиной. Джон хотел было направиться к ней, но тут какая-то пожилая женщина тронула его за руку.
— Доктор Мартин? Я так хотела встретиться с вами. Пойдемте сядем, я давно хочу поболтать с вами. Меня зовут миссис Бейкер, я вдова последнего мэра Мейплс.
Она произнесла это так торжественно, что можно было подумать, что это какой-то важный титул.
— Должна вам сказать, — начала она, — мы все тут, в Мейплс, были страшно удивлены, когда появились вы со своей дочкой, как две капли воды похожей на девочку Мэгги Эдейр.
Она со вздохом опустила свое грузное тело на диван, который жалобно заскрипел под ней, и посмотрела Джону в глаза.
— Садитесь и расскажите мне об этом поподробнее, доктор.
Она взяла имбирное печенье с его тарелки и надкусила его.
— Это правда, — спросила она, понижая голос и наклоняясь к нему совсем близко, — что вы с Мэгги были… ну, как это сказать… — она перешла на шепот, — любовниками? И расстались, как только девочки родились?
