«Ни одного еще алмаза…» Ни одного еще алмаза Над вечереющей Москвой, А здания закат измазал, И золото на мостовой. И в золотой пыли Тверская, В недвижно золотом дыму… Хотел бы знать, кому сверкает, Смеется счастие кому. У длинных черепов трамваев Уже глаза воспалены. И рельс протяжней завывает От колеса и от луны. И тот, кто счастлив, руки пучит, Чтоб искру лишнюю украсть. И телом женщины скрипучим Продажная смеется страсть. «Бичами вечер в очи хлещет…» Бичами вечер в очи хлещет, Кнутами золотыми бьет, И в плечи – звезд впилися клещи, И жаром прет закатный рот. И голубой зарницы веер Трепещет на груди земной. Конец, описанный Матвеем, Крылами реет надо мной. Тебя я вижу, – ты насыпал Курган сырой лазури сам. Уж гром далекий басом сиплым Над нами панихиду там. Но я от света не ослепну, Я лягу на снопы лучей, И своего я света лепту — Тебе, вселенной казначей. За то, что нет на свете мрака, Лишь радуг мрачных свет кругом. И не чертей, а леших драка В лесу Эреба голубом. «Как мастер, будь молчаньем горд…» Как мастер, будь молчаньем горд. Твою заря клеит афишу. И пусть ее не видит город, — Ее петух и рощи слышат. И для тебя как мука пусть — Купаться в блещущей витрине. Лишь непроявленная грусть В аду зрачков, как пламень синий. И там в очах, в ночищах камер Неизреченных мыслей зуд, И вьются звезды светляками, По мозговым волнам ползут. А ты крепися, молодая И нестареющая мощь, И, никого не осуждая, Не преклоняйся, мастер, вождь. «Они у жизни ищут смысл…» Они у жизни ищут смысл. Ни к блеске дня найти не могут И ни в таблице звездных числ. Не видят вечную дорогу. Пропала истины игла. Не поднял ни один философ. Лишь перья скрюченных вопросов Над безднами качает мгла. Но надо жить лишь миг хотя бы, Чтоб очи сонные продрать, Чтоб видеть, как по сонной хляби Лучей бесчисленная рать. И надо жить, чтоб смысл иметь, Чтоб ночь вопросами качала. Сначала жизнь, а после смерть, А после смерти вновь сначала. «Сказала молодость: всего хорошего…» Сказала молодость: всего хорошего. И крепко дверь закрыла за собой. Заря, ночей и дней златое крошево, Лежала на тарелке голубой. Уж черви звезд давилися и лопали, Уж лезвие луны златила ржа. А я и друг мой, ветер, шли мы по полю, И друг меня за шиворот держал. Скажи мне, кем твой глас рожден, кем вынянчен, Кто сердце как язык в грудную медь, Скажи зачем, куда и где, а иначе — Строка на шею и дышать не сметь. И я сказал ему и душу вывернул И золото покоя подарил. С тех пор я строфы шумные, как ивы, гну. И ставни глаз бушуют до зари. «Никогда он не будет покоен…» Никогда он не будет покоен И приюта нигде не вспоет Потому, что безумен, как Каин, И безумием проклят поэт. Не один только набожный Авель Взмахом глаз его гневных убит Для того, чтобы лужица крови Отразила созвездий набат. Не баюкает буря, а гонит На восток, на закат, на огонь… Спать-жиреть, ничего нет поганей. Вечно бодрствовать, вечно хоть сгинь. И с копьем вдохновенья, как воин, И с печатью тоски на челе, Он лучей золоченые сваи У далеких миров подпилил. И скандал золотой во вселенной, Звезды падают, как шелуха. И хохочет безумием пьяный Вечно проклятый мастер стиха. «В неверьи злом, как в черной корче вы…» В неверьи злом, как в черной корче вы… Ужель чудес вам мало?.. Вот, Вот этот почерк неразборчивый, Его ведь бес не разберет. А очи бредовые серые, Обыкновенные как бы, А лоб, что с фосфором и серою Направил лук в иные лбы? Ведь эти руки забывают, Что есть другие руки здесь. Эй, ты, карманник из трамвая, Ты не зевай, в поэта лезь!.. «В душе созвездия засели…» В душе созвездия засели. То глазками стреляет мгла. Из скуки я творю веселье, И ночь волшебней дня светла. И пахнет женщина цветами, И пахнут женщиной цветы. И там за синими кустами Вершинами черемух ты. Запушена до шляпки синей Метелью страстною луны. И в сны неведомой пустыни Твои глаза унесены. Там пасть ночная звезды скалит, И там я докажу пескам, Что стан твой жгуч и музыкален, Что струны ад на нем ласкал… |
