«Под храмом банка синий склеп…» Под храмом банка синий склеп, В нем гробы золотые, слитки. Лежат с тех пор, как мир ослеп И стал от крови злой и липкий. Ну и желудки у планет, — Тысячелетия не могут Переварить навек, на нет Молитвы золотому богу. И было их вначале три, — Из камня, бронзы и железа. Упал четвертый с крыл зари, И в жилы гор мясистых влез он. И лег бесстыдно на поля Нагим скуластым самородком, С тех пор в тисках виски болят И мечутся в пути коротком. Но верю я в волшебный час, — Гроба из золота растают От наших же волшебных глаз. Мы новых дней увидим стаю. «Если ты на вершине, – держись…» Если ты на вершине, – держись, Не сползай ты на крыльях в угоду. Пусть в долине трепещут за жизнь И хорошую ценят погоду. Ты ж ненастью бессмысленно рад, Путешественник дивный, художник. Пусть внизу про тебя говорят: Посмотрите, как мал, нас ничтожней!.. В мире есть Арарат, Эверест… Высота до бессмертия душит. И в снега их страниц, словно крест, Тащат тело терновые души. Так лишь им ты кричи, чтоб дойти, Но лишь в оба гляди: высь упруга. Так орлы на лазурном пути Окликают над бездной друг друга. «Слово было вначале…» Слово было вначале, Голос огненный был, Землю песни качали, Песни гнева, борьбы. Хаос бегал от боли, Но не падал, и вот Копья звезд прокололи Его синий живот. Племена выходили, Чуя падаль вдали. Лили в чашечки лилий Плоть живую земли. И столетья кишели. И молчала заря. Золотые шинели Глаз истории прял… Густо сумерки встали, Память прошлого чтя. Нынче вылит из стали Белый месяц, дитя. Кудри тучки напялил, Бросил ныть и говеть. Луч стальной, не тебя ли Ждет лягушка в траве? Мастер пьян, безграничен От эрекции строф. И в сугробы страничек Огневое перо. Мир на слове отчалит С маской мглы на лице. Слово было вначале, Слово будет в конце. «Листья звезд давно завяли…»
Листья звезд давно завяли, Млечный путь давно прокис. Всё нет лица, всё сеть вуали, Всё тот же каменный эскиз. Почтенным слоем пыли едкой Там скука вечности легла, И не смести ни звездной веткой, Ни мглой закатного крыла. Лишь запирает мастерскую, Как рыжий сторож, новый день. У врат ночных сильней тоскуют, И кудри слов еще седей. «В осиннике смеется сирин…» В осиннике смеется сирин, В саду жар-птица, гамаюн… Я не один в журчащем мире, Еще люблю и, значит, юн. Еще звезда, белком сверкая, Гипнотизирует меня. И песня сумерок морская Краснеет, крыльями звеня. И ты, безумие, зачатье И юности и песни той, И ты, любимая, – качайте, Мой сон качайте золотой. «Еще весна не пропиталась…» Еще весна не пропиталась Горючей пылью городской. Еще поэт свою усталость Не простонал своей строкой. А говорливый звонкий ветер Уже по-новому звенит И говорит, что есть на свете Лазурно-золотой зенит. У пирамид, у их подножий Песчаный стелется ковер. И сфинкс века и тайны множит, И луч подземный ход провел. Невесть чего ученый ищет На берегу пустыни той. Плитой тяжелой над кладбищем Зенит лазурно-золотой. И мне б хотелось, чтоб до бронзы Мою он кожу искусал, Самум чтоб молниею борзой Обнюхал туч уж близкий сад. Чтобы в бушующем саду там Бродила ты со мной одна, Чтоб я собой тебя закутал И выпил всю тебя до дна. «Сверкает тихий и великий…» Сверкает тихий и великий, В луну влюбленный океан. Поют его ночные блики Легенды схороненных стран… Они на дне, давно не слышат, Испепеленные огнем. И ветр подводный гнет их крышу И волны голубые гнет. И вспыхивает вновь зажженный Тайфун и в руку – глубь, как флаг, И волн он вспахивает склоны, И пену скалит на валах. Уж туч колчаны гром наполнил, Уж колет небо пополам И золотым прикладом молний — По взбунтовавшимся валам… Но в песне жив тайфун, и вечен В затишьи вод его баян. Не зря ночные блики мечет В луну влюбленный океан. И те скалы, где ночевала, Где свет ее был так блудлив, Он зацелует до отвала, И дар со дна примчит прилив. |
