Третий родной мой дядя Саша был летчиком, понятно, что и коммунистом. Читающий да разумеет. Дядя Саша сделался во время войны инструктором. Где - то под Ташкентом готовил по ускоренной программе молодых пилотов, большей частью в качестве живых мишеней для геринговских молодчиков. Это только шалунишка Суворов с чего-то вдруг возомнил, что воевать следует не числом, а умением. Красная армия потому и горделиво величается «красной», что основным, непобедимым ее оружием, является алая людская кровушка.
Трое дядьев, это все родные братья. Четвертым, и самым старшим из которых, был мой отец - Дмитриев Михаил Алексеевич. Папа не воевал, но он не был трусом. В предвоенном сороковом мою бабушку Ульяну, как ловко констатировали не дремлющие стражи пролетарской революции, жену опаснейшего врага народа, приговорили Уральским областным судом к восьми годам лишения свободы. Мать четверых детей отправили для профилактики в пермские лагеря, так сказать, проветриться по морозцу, привести в соответствие непристойный моральный свой облик с идеалами строителя коммунизма. Папа не раздумывая подался вслед за бабушкой, чтобы быть рядом и оказывать матери посильную помощь. Он устроился работать литейщиком на березниковском магниевом заводе. Получал по вредной сетке неплохую зарплату, и фактически благодаря сыновьей верности бабушка осталась в живых. Завод выпускал стратегический материал для самолетостроения, и как только началась война, на папу наложили броню. Это обстоятельство перекрыло ему дорогу на поля сражений, вопреки бесконечным хождениям в военный комиссариат.
Вот отрекомендовал родного деда опаснейшим врагом народа и в который раз задумался. Дед был потомственный, нет, не граф и не барон, он был потомственный кузнец. Мой прапрадедушка Игнат значился по ревизской сказке крепостным кузнецом у Аксаковых, в Бугуруслане. Если кто помнит книгу «Детские годы Багрова-внука», то это и про него, вернее про ту далекую ушедшую жизнь, в которой дед принимал участие. Игнат слыл знатным кузнецом, известным по всей округе. Нрав имел крутой, силой отличался неимоверной, играючи, голыми руками укрощал самого бедового жеребца. Сразу же по отмене крепостного права он был приглашен уральскими казаками на вольные хлеба. Хороший кузнец в казачьем быту персона первостепенная. Подковать коня, отладить крестьянскую утварь, привести в порядок оружие - все умел дед мой Игнат. По труду, как водилось, и честь. Дедушка получил солидный земляной надел и пользовался всеми привилегиями казачьего сословия. Ему дозволялось беспрепятственно промышлять на Урале красную рыбу, охотиться на дикого зверя, запасаться из леса ягодой, грибами, дровишками.
Сын Игната, а мой прадед Илья, сызмальства был приставлен к кузнечному ремеслу. Мастером он сделался необыкновенным, лучшим по всему батюшке Уралу. Большой удачей считалось для яицкого казака заполучить шашку, сработанную в кузнице моих предков. Сына своего я назвал именем этого славного человека, вот только с ремеслом кузнечным, да еще с совестью случилась у дитятки незадача. Илья прожил девяносто лет. До семидесяти пяти стоял у наковальни, без очков и без единого выпавшего зуба. Уйдя за штат по причине больных ног, Илья каждое утро загодя являлся в кузню и самостоятельно разводил горно, такова была непреодолимая тяга к ремеслу. Молодые мастера безупречно почитали хранителя огненных дел секретов. В знак особого расположения, дедушке ежедневно подносили к обеду стакан житной водки. Вот так в валенках, махнув очередной стакан, старик вышел на порог кузни, вздохнул полной грудью и представил Богу душу. Чего еще желать христианину?
Сын Ильи Игнатьевича, а мой родной дедушка Алексей, разумеется, тоже встал к наковальне и сделался кузнечным мастером высочайшего класса. По достижению срока зрелости молодого парня женили на дочери бондаря, девушке по имени Ульяна, из Саратовской губернии. Кузнецы и бондари традиционно водили между собой верную дружбу, потому что настоящая дубовая бочка стягивалась набором ловко выкованных обручей. Сплоченная трудом и церковью чета сложилась на счастье крепко и жизнетворно, как союз бондарей с кузнецами. Отменное усердие, любовь к жизни, к родной земле позволили молодой семье за короткий срок обустроить надежный крестьянский достаток. К тому же Господь благоволил Ульяне разрешиться рождением четырех, как на подбор, молодцеватых парней. Рожала в поле, прямо по ходу повседневных забот, без повитух и врачебных радений. И вот спрашиваю: если
потомственный кузнец и дочь бондаря, одарившие отечество четырьмя сыновьями, объявляются врагами народа, то кто же тогда есть мой народ, и кто его любимые, самые верные друзья? Вопрос этот, как мне представляется, до сей поры не утратил своей актуальности.
Первый раз Алексея и Ульяну брали в начале тридцатых, по доносу. Взяли на зорьке, внезапно, с револьверами наголо. Ворвались в хрустящих кожанах, изнемогали от пролетарского гнева и очень торопились. Имущество экспроприировали незамедлительно, буквально за считанные минуты опустошили зажиточный крестьянский дом. А четверых несмышленых пацанят увезли в областной центр и, вместе с другими отпрысками таких же врагов народа, заперли в уральском кафедральном соборе. Ночью моему отцу удалось сделать под церковными дверями подкоп, и он вытащил через лаз своих из заточения. О судьбе остальных детей никто ничего не знает. Разумеется, кроме тех, кому по революционному долгу знать и исполнять очень положено.
Деда отправили строить из костей, бетона и проклятий знаменитый канал имени «Москвы». Бабушку держали в уральской тюрьме, видимо ломали голову над формулировкой пристойного обвинения, а может гораздо проще, держали из удовольствия. Мой четырнадцатилетний папа, с меньшими тремя братишками, несколько месяцев прятался в балке, под Уральском. Жили тайком, в норе, как волчата, без тепла и одежды. По ночам отец промышлял, делал набеги на посадские огороды, добывал пропитание. Несколько раз приходил ночным гостем к ближайшим родственникам, но двери ему не отворяли. Страх, животный ужас держал страну за горло. Тут уж не до жалости, не до состраданий. Через полгода бабушку неожиданно выпустили, выручила болезнь - брюшной тиф, и она отыскала своих беспризорных мальчишек.
А потом завертелись все круги энкаведешного ада. Голод, бесприютные скитания, дом ведь никто не вернул, и отчаянная надежда на встречу с отцом. Наивные были люди. Деда, как того требовала священная пролетарская воля, всенепременно расстреляли. В самом деле, где ж это видано, чтобы с кузнечным рылом и прямиком в коммунизм. Чуть погодя, как не трудно догадаться, за бабушку принялись снова и таки пристроили валить тайгу, дабы никто не сомневался, что большевики взяли власть всерьез и надолго. Вот в таком интересном положении батяня мой, светлой памяти Михаил Алексеевич, девятнадцатого года рождения, встретил Великую Отечественную.
По молодости лет, в простоте душевной, я долго не мог подобрать разумного объяснения, для чего понадобилось советской власти убивать моего дедушку, деревенского кузнеца? Не просто безвредного для страны мужика, но представителя общественного слоя, который является становым хребтом Российской империи. Иначе как безумием, подобное деяние не назовешь, потому что оно с неизбежностью ведет к суициду державы. Теперь-то я хорошо понимаю, что фундаментальная, корневая суть любой революции покоится на бесконечно разнообразных формах и методах оскорбления, унижения и уничтожения людей.
Всякой революции предшествует оригинальное разделение общества на людей хороших и не очень. Далее, в соответствии со здравым смыслом, выстраивается замечательных логический ряд, в соответствии с которым, если избавиться от плохих людей, то останутся только хорошие экземпляры и общественная жизнь чудесным образом приобретет благостный и приветливый вид. По какому признаку разделять людей на плохих и хороших - не имеет принципиальной разницы. Можно делить по цветам, на голубых и апельсиновых, можно делить на тех, кто при серпе и молоте, против тех, кто при шпаге и фермуарах. Поддержка масс, народный энтузиазм всегда гарантированы, поскольку обретает положительное разрешение сакраментальный вопрос: «Кто виноват?». Результат же, тем не менее, оказывается одинаково разрушительным и подлым.
