К огромной ретроспективе, организуемой Синематекой, он относится серьезно. Будут показаны 53 фильма из 80 на сегодняшний день, большая выставка часто незнакомых фотографий, принадлежащих ему, каталог, коим он особенно гордится: «Вы упадете в обморок, когда прочтете тексты». Короче, предстоит большая игра. Наверняка самая большая когда-либо организованная при жизни любого французского актера. Улыбка. Доволен.
«Это в какой-то мере плод моего труда», – говорит он. Но знает, что его могут поймать на слове, обвиняя – в который раз – в мании величия… Поэтому он стремится разминировать поле тщательно продуманной сентенцией: «Это дань уважения не человеку или актеру, а карьере. Карьеру не сделаешь один. Дань уважения относится ко всем, кто мне помогал…» Он в точности повторяет то, что говорил в телепередаче «Культурный бульон», которая была ему посвящена в начале марта. В тот вечер перед лицом ведущего Бернара Пиво, провозгласившего себя поклонником с первого его фильма, Ален Делон, говоря об Алене Делоне, умело справился со своей задачей. Как все единодушно отмечали, он был «на месте». Очень профессионален. Очень хорошо выглядел. Произнеся в заключение очень важную фразу: «Я тот, кем всегда был». Личностью из гранита, неосязаемой, не тронутой временем. Таким его и любил зритель, и такой образ он хотел бы сохранить: четкий и без сучка и задоринки. Он однажды и навсегда провозгласил, что расплывчатость к нему не подходит. Что он человек цельных убеждений и раз и навсегда сделанного выбора. Сказал, как отрубил.
У него отменное прошлое, поразительная карьера. Делону известно, на что следует ссылаться, чтобы обозначить диапазон оказываемого ему «омажа». Это десятилетие с 1959 по 1969 год. Промежуток времени, когда все ему удивительным образом удавалось. Или потому, что он общался с богами. Его боги – это Висконти, Клеман, Мельвиль… Рене Клемана он называет «своим мэтром» и утверждает, что тот «всему его научил» на съемках «На ярком солнце». Приветствует Мельвиля, напомнив, что тот «любил лишь „звезд“. В своем личном пантеоне он находит также Джозефа Лоузи (в фильме которого „Господин Клейн“ был продюсером и сыграл одну из самых значительных ролей), „Старика“ (Жана Габена) и Роми (на всю жизнь)…
«Мои лучшие годы – это 25 лет, – говорит он. – Да и то все было случайностью. Вся моя жизнь – сплошная случайность». Паренек с лицом ангела и повадка ми бандита или наоборот, возник неизвестно откуда, «без всяких желаний, за тысячу километров от мысли заняться кино»… Молодой Ален Д. был куда больше бандитом, чем ангелом. И сразу нашел свое место на экране. Его темперамент, жадность, безотчетный порыв, тщательно культивируемая моложавость и апломб, неспособный всегда стереть неуловимую возбужденность, обволакивающую его, как вторая кожа, вызывали ответную реакцию… За короткое десятилетие он был «сделан» благодаря уже вошедшим в легенду ролям, возвысившим его над самим собой. Да, он признает себя честолюбцем и гордецом, используя для этого чисто спортивную терминологию: «Я бежал, чтобы выиграть. И прямо об этом заявил. А это не понравилось. Тем хуже. Скажите по совести, знаете ли вы бегуна, который бы бежал, чтобы проиграть?» Овладев по-настоящему «профессиональным взглядом» на вещи, он участвовал в проектах, в успехе которых еще не был уверен, коммерческие достоинства которых еще надо было доказать, но главным образом стремясь обогатить самого себя.
Ибо сага Делона – это также история удивительного self made myth, человека, который рано понял, что его лучший капитал – это сам Делон, и который управлялся с этим капиталом с поразительным умением. Став с 1964 года своим собственным продюсером, он финансировал менее чем за 30 лет двадцать четыре фильма. Те, кто внедрил имидж «человека с убийственным взглядом, сжатыми скулами и с 45-мм кольтом в руке для строптивых», мента там, мента сям, дали ему в руки некую жилу. «Я отвечал потребностям публики», – комментирует Делон. И справедливо отмечает, что недостаточно говорят о других его фильмах, о том, когда он рисковал, о его честолюбии… По поводу первого фильма, где он был продюсером: «Непримиримого» Алена Кавалье. Он считает, что «сюжет был жесткий, а герой малосимпатичный». И напоминает, что «Наша история» Бертрана Блие стала возможна только благодаря ему. Но в связи с разговорами о провале замечает: «О провале могли бы говорить в том случае, если бы утверждали: „В этой роли Делон вызывает рвоту“. Но этого никто не сказал. Напротив, все утверждали: „Он великолепен“. Однако верно и то, что тому зрителю, которому я всегда нравился, на сей раз я не подошел. Они не хотели видеть Делона рогоносца, алкоголика, плачущего… Как и недавно не приняли постаревшего Делона в „Возвращении Казановы“. Что делать? Взять кольт, плащ и пойти по новой? Мне это противно».
Что делать? Этот навязчивый вопрос преследует Делона в последние годы. По меньшей мере можно сказать, что он потерял нюх. Делает неудачный выбор. В результате – пустые залы. Развеянная, улетучившаяся магия. Необратимый ли это процесс?
Он не уходит от ответа и размышляет вслух: «Все не так сложно». Изменилась система. Он не представляет себя в образе просителя у подпевал с телевидения, этих новых владык кинематографа. К тому же все было сделано, чтобы задушить «звезд» с помощью идиотской моды на «антизвезд». И потом как бы случайно я слышу несвойственное ему слово – «усталость», но непонятно только, относится ли оно к нему самому или к зрителям на его счет. Возникает пауза.
Делон осуждает. Делон критикует. Но в конце концов Делон обретает улыбку: ему наплевать. Ему известно, откуда он пришел (из бездны), он оценивает, на какую высоту взобрался (до небесного свода), и знает, что об этом надо думать (просто невероятно). И тогда почти с отреченной улыбкой утверждает, что может прожить и без кино: «Уже сорок лет, как я к этому готовлюсь. Я всегда считал, что это ненадолго. Но чем чаще это повторял, тем больше работал. Если мне придется остановиться, со мной останутся лучшие воспоминания».
С тех пор как он стал Делоном, он научился раздваиваться. Случалось, что его упрекали в том, что он говорит о себе в третьем лице. Делон раздраженно отметает это замечание: «Глупости!» Но его тронул текст, написанный патронами Синематеки Жаном Сен-Журсом и Доминик Пайни, – они приветствовали в его лице «актера-мифа», который «идеально воплотил кино, сопрягая развлечение и искусство, восторги толпы и интимные волнения». Слово «миф» не раздражает его. Он рассказывает, что в Джакарте и Сеуле, на Тайване и Пунта дель Эсте, во всей Азии и Южной Африке его появление по-прежнему вызывает «восторг толпы». «Там осознали, что такое миф…» Это его успокаивает? «Зачем отрицать. В тот день, когда это больше не произойдет, станет ясно: значит, вы не существуете в душе людей…»
Последний взгляд на минувшие годы, в оправдание ретроспективы. Делон возвращается к истокам. Его здание построено на фундаменте пятнадцати классических фильмов в активе. Впервые с начала нашего разговора он не скрывает ностальгии: «Тогда была настоящая иерархия ценностей. Люди, на которых смотрели снизу вверх. С тех пор все было нивелировано, и надо делать усилие, чтобы не опускать глаза. Поэтому со мной не может случиться ничего существенного. Я знаю, что, возможно, больше не буду сниматься в фильмах (с тех пор он снялся в двух. – А.Б.), в которых я бы почувствовал себя, как прежде, актером и зрителем при виде таланта других». Снова пауза. «Такое, впрочем, может произойти, если согласится Брандо, потому что Брандо все-таки…»
С верой в дьявола… [10]
Ален Делон верит в дьявола. Я тоже. Таков итог нашей оживленной беседы. Я начал ее с разговора о живописи, ибо он коллекционер. Живопись есть нечто обратное кинематографу. Его точка зрения, стало быть, интересна. На самом же деле он любит рисунок: Дюрер, Рембрандт. Классические вкусы. Но почему рисунок? Все именно так: он свидетельствует о нервной системе письма, остроте зрения и глубине жеста. Актер должен уметь рисовать и постоянно рисоваться. Кстати, разговаривая, Делон так и поступает: маленькие порхающие жесты, напряженный взгляд, все тело в порыве, долгая практика воина. Он очень порывистый, точный, торопящийся. Как бы пишущий в воздухе. Делон говорит, но на деле остается молчаливым. В какую-то минуту он отправится в машину за псом Бюком, который спокойно уляжется под его стулом. «Вот что называется любовью, – говорит Делон. – Этому великолепному и ловкому псу уже 11 лет, его конец близок. Раздумывает ли он об этом? Нет, говорю я. Животное погибает, но не „умирает“. Созданным для смерти является человеческое существо». Странно слышать подобное рассуждение Хейдеггера утром на Елисейских Полях. Делон убежден: «Собака – это ребенок-калека». В его имении в деревне есть собачье кладбище, говорит он взволнованно. Ему нравится испытывать подобное волнение.
