–  И никто, по-вашему, не заслуживает снисхождения?

– Только Раймон Барр. Он все, что угодно, но не политик. Поэтому я люблю его. Но обычным путем ему стать президентом не удастся. При нынешнем раскладе сил и отсутствии аппарата у него нет никаких шансов на победу. Он ничего не хочет ни от кого. Но всегда заявляет о готовности служить интересам государства. Понадобится катастрофа, чтобы французы увидели в нем спасителя… Надеюсь, что настанет день, когда они образумятся и призовут его, как однажды призвали генерала де Голля. В любом случае на выборах я буду с ним. Но всегда требуется определенное стечение обстоятельств. Генерал де Голль пришел к власти при наличии таких обстоятельств… В любом случае проблемы Франции не представляются бог знает чем в сравнении с тем, что происходит на планете. Иммиграция, столь волнующая сейчас всех, называется иначе в Югославии, Ирландии, Ираке. Отношения между израильтянами и палестинцами, как и все, что происходит на Ближнем Востоке и от чего зависит равновесие в мире, имеют куда большее значение, чем проблема иммиграции у нас. С моей точки зрения, во всем повинно безумие, охватившее людей. Разве могут люди планеты договориться друг с другом, когда нам трудно договориться с консьержем или соседом? Я не говорю о семейных отношениях. Вся проблема как раз сводится к тому, что нас отличает от животных. Животное более человечно. Я предпочитаю иметь дело с животным, действующим инстинктивно, без расчета и всегда находящим наиболее подходящее решение.

–  Говорят, вы уже выбрали эпитафию из «С любовью не шутят» Альфреда де Мюссе…

– Верно. Я взял ее из великолепной тирады Пердикана в последней сцене второго акта: «В любви часто бываешь обманут, часто оскорблен и часто несчастлив. Но ты любишь, и, стоя на краю могилы, ты сможешь обернуться, чтобы, взглянув назад, сказать: я часто страдал, я не раз был обманут, но я любил. И жил я, а не искусственное существо, созданное моим воображением и моей скукой…» Великолепно и то, что этому предшествует, вот послушайте только: «Все мужчины обманщики, непостоянны, лживы, болтливы, лицемерны, надменны или трусливы, чувственны или достойны презрения. Все женщины коварны, лукавы, тщеславны, любопытны и порочны; мир – бездонная клоака, где безобразнейшие гады ползают и корчатся на горах грязи. Но в мире есть нечто священное и высокое – это союз таких вот двух несовершенных и ужасных существ». Я нахожу эти слова восхитительными. Они не создают впечатления счастья, но я и не принадлежу к той части людей, кто считает, что счастье – постоянное чувство. Это абсолютно относительное понятие. Для больного счастье заключается в здоровье. Для трусишки – дать деру. Для алжирца, разбивающего камни на стройке, счастье, возможно, в том, чтобы стать Аленом Делоном и владеть машиной «Феррари». Счастье – такая же мудня, как и все на свете. Для меня счастье в мгновениях. Тогда не спорят, не высчитывают, такие минуты нельзя запрограммировать. В какое-то мгновение я счастлив. Я буду счастлив сегодня вечером, а буду ли завтра утром, не знаю.

Возникает новая пауза. Ален Делон отправляется в соседнюю комнату, где Аннушка играет в своем загончике. С нею молодая голландка. Сидит на диване рядом с Принцем, который тоже охраняет ребенка. Ален Делон берет Аннушку на руки и поднимает над головой. Потом целует с бесстыдством счастливого отца. Он обращается к ней на какой-то тарабарщине счастливых отцов. Розали смотрит на него, улыбаясь. В ее улыбке нежность и лукавство.

–  Как вам удается оставаться самим собой, Ален Делон, при всем разнообразии, как вы говорите, своей деятельности?

– Вы меня бы поняли, если бы были знакомы с великими бандитами. Эти люди живут сегодняшним днем. Они знают, что завтра могут лишиться всего. Им известно, что все так эфемерно. Что все, как в фильме. «История безумца, рассказанная идиотом…» Мне всегда говорят: «Вы мечетесь, как ненормальный. Попробуйте найти время, чтобы жить». Я не могу терять время на то, чтобы жить. Я живу! Посте смерти Ива Монтана я осознал несколько важных вещей. Я принадлежу к его породе, к его группе крови. Его смерть невольно заставила подумать о собственной. У нас очень трудная профессия. Это профессия, когда мужчины умирают еще молодыми, а женщины – Роми Шнайдер и Мэрилин Монро – кончают с собой, перестав ими быть. Лино Вентура умер в 65 лет, Ив Монтан в 70, как Габен, он только закончил сниматься и готовил новую концертную программу. Умер стоя. Сраженный наповал. О такой смерти можно только мечтать. А в нее публика ни за что не хочет верить. Когда тобой так долго восхищались, обожали, завидовали, боготворили, просто так нельзя умереть. Почему людей так потрясла смерть Ива Монтана, как прежде Габена или Лино? Потому что в душе и сердце публики Монтан, Габен и Лино были бессмертны.

–  Означает ли это, что мужчины имеют преимущество перед женщинами?

– Это то, что я всегда называл великой несправедливостью. Мужчина – животное, которое медленно созревает. Он достигает зрелости как раз тогда, когда женщина перестает быть женщиной. Мужчина в 25 лет – это мудак. Женщина в 25 лет – чудо.

–  Можете ли вы себе представить, что перестанете быть «звездой», что узнаете разочарование публики?

– На меня произвела большое впечатление песенка Азнавура: «Надо уметь выйти вовремя из-за стола». Если я почувствую, что люди устали от меня, я уйду. Только подайте знак, и я исчезну. Моя профессия столько принесла мне… Я прожил чудесные дни с чудесными людьми, и такое уже не повторится. Это случилось со мной в том возрасте, когда я смотрел на них снизу вверх. Таких людей больше нет. Теперь мне приходится смотреть вниз. Генерал де Голль говорил: «Идите к вершинам, там нет сутолоки». Я не люблю сутолоку.

–  Если бы можно было начать жизнь сначала, какие мгновения вы хотели бы пережить вновь?

– Наверняка Индокитай. Но только в те же 18 лет.

Не походить на слесарей и консьержек [7]

«Пари-Матч». Какие воспоминания оставило у вас пребывание на таком крупном кинематографическом событии, как Каннский фестиваль, где демонстрировался фильм «Возвращение Казановы»?

А. Делон. Хорошие. И не очень хорошие. Когда я побывал там два года назад, я был очень горячо встречен. Я вспоминаю… о моем белом шарфе, развевающемся по ветру в тот вечер, о Софии Лорен в сопровождении сына, с которыми я случайно столкнулся на нижней ступеньке лестницы. Я невольно вспомнил другой вечер, когда показывали «Затмение» Антониони и я приехал на открытой машине вместе с Софией и Роми. Это было великолепно. (Передо мной их фото: София Лорен в белом платье и шляпке с флердоранжем, Ален Делон в светлом костюме и галстуке, заметьте – без ныне обязательной «бабочки», и ослепительная Роми Шнайдер в белом костюме и шляпке с полями колоколом, под руку с Делоном. На том фестивале «Затмение» получило Специальный приз жюри «экзэкво» с «Процессом Жанны д’Арк» Робера Брессона. – А.Б.)

–  Вы снимаетесь в кино тридцать лет. Кажется, на Каннском же фестивале, куда вы приехали вместе с Жан Клодом Бриали, все и началось.

– Действительно. Мы приехали в 1957 году с Жан Клодом, и однажды в «Виски а того» американский «искатель талантов» предложил мне съездить в Рим к Слезнику, который находился в Италии на съемках картины «Прощай, оружие» с Роком Хадсоном. Я сделал удачные пробы и получил предложение подписать пресловутый контракт на 7 лет в Голливуде. Но по совету Ива Аллегре отказался. Я остался во Франции, и моя карьера пошла по другому пути.

–  И вы не испытывали сожаления тогда, хотя позднее все равно отправились сниматься в Голливуде?

– Никакого. Не думаю, чтобы за океаном у меня сложилась такая же карьера, как во Франции. Я слишком привязан к своей стране. Я люблю маленькие кафе, багеты хлеба и воздух Парижа. В свое время я был там с женой и сыном. Я хандрил. Часами разговаривал по телефону с друзьями, а в остальное время просил принести мне сосиски.