С некоторых пор игра в стрелочника надоела, и Егорка решил сделаться дежурным по станции.

К отцу на стрелку Егорка ходил часто, а вот в станционной дежурке не был ни разу — ребятишек туда не пускали, — так что изображать дежурного по станции было не легко. Ну, ничего, — решил в конце концов Егорка, — С телеграфным столиком он познакомится позже. Сейчас же надо узнать только одно — как дежурные встречают и провожают поезда, узнать же это можно очень просто: залезь в палисадник и смотри. Так он и делал.

Дежурные встречали и провожали поезда по-разному. Пожилой и толстый Бабурин появлялся на перроне минут за пять до прихода поезда. Шел он из дежурки не торопясь, грузно, вразвалочку и почему-то всегда пристально смотрел себе под ноги, будто искал что-то. Красная фуражка на его стриженой шарообразной голове сидела набекрень. Выйдя на перрон или на линию, он поправлял фуражку, несколько раз кряду хмыкал, а затем начинал прохаживаться взад-вперед. К передаче жезла Бабурин готовился заранее: поезд громыхал еще на стрелках, а он уже вскидывал руку с жезлом и напрягался. Его жирная шея и затылок багровели, по ним змеились ручейки пота. Любой поезд, будь то товарный или пассажирский, Бабурин провожал до конца — до самого последнего вагона.

Молоденький Алексейчик обычно выбегал на перрон, хотя торопиться ему было незачем: он так же, как и Бабурин, всегда имел в запасе несколько минут. Перед вручением жезла машинисту он не стоял на одном месте, а все чего-то суетился: то метнется вправо, то влево, то отойдет немножко назад, то продвинется вперед. Случалось иногда, что он сразу находил нужное место, но и тогда все равно сохранять спокойствие не мог: крутил головой, приплясывал и беспрерывно шевелил пальцами свободной руки. Машинисты и их помощники с трудом принимали у него жезл, они дали молодому дежурному прозвище «Дергунчик». Если на дворе было холодно или сыро, то Алексейчик возвращался в дежурку сразу же после встречи поезда, если же было тепло и сухо, то он, прежде чем зайти на станцию, непременно выкидывал какую-нибудь штуку. Один раз Егорка видел, как Алексейчик, проводив поезд, взошел на гладенькую доску перрона и начал выбивать на ней дробь. В другой раз Алексейчик, набрав в карман галек, стал охотиться за воробьями. А однажды совсем «сдурел» — вернулся в дежурку не обычным путем, через дверь, а, перепрыгнув через оградку палисадника, сиганул в окно.

Стройный усатый Федорчук выходил к поезду всегда аккуратно одетым, подтянутым, чистым. Красная фуражка на его голове сидела не так, как у Бабурина — набоку, и не так, как на маленькой голове Алексейчика — закрывала уши, а так, как ей полагалось сидеть: прямо, крепко, красиво. Шагал Федорчук твердо и так стремительно, что казалось — возникни перед ним какая угодно стена, он без малейшей задержки пройдет сквозь нее. Федорчук не поднимал руки с жезлом заранее и не суетился, он стоял строго, без малейшего движения. Его рука взлетала над головой в ту секунду, когда на него уже наплывала тень паровоза. Вручив жезл, Федорчук опускал руки по швам и на некоторое время замирал, а затем резко поворачивался и маршировал в дежурку. Воробьи и гладенькие доски на перроне его нисколько не интересовали.

Вот с него-то, с Федорчука, и взял пример Егорка. Делать все по-федорчуковски сначала не удавалось: не было ни красной фуражки, ни жезла, да и перрон — нары — слишком мал и неудобен — не расшатаешься. Потом Егорка придумал, как быть: к старой истасканной до дыр форменной отцовской фуражке пришил красную тряпицу, выстругал и покрасил мазутом палочку — жезл, перрон же перенес на пол. Жезл и фуражка постоянно хранились в дежурке — в углу под нарами. Встречать и провожать поезда стало куда труднее, но зато интереснее. Услышит Егорка гудок и — под нары. Там он хватает жезл, фуражку и летит к большому окну. У окна надевает фуражку, быстренько прихорашивается и затем, четко промаршировав, взбирается на нары и замирает у глазка.

Самая быстрая и четкая работа начинается при появлении паровоза в окошечке. Как только он показывается, Егорка вскидывает правую руку с жезлом и тут же, моментально ловит жезл левой рукой: правая рука — это сам Егорка, то есть дежурный по станции, левая — машинист.

После того, как в окошечке исчезнет последний вагон, Егорка повертывается, как полагается, каменеет на секунду, а затем прыгает с нар и быстро идет до большого окна. У окна он резко поворачивается и топает в свою дежурку — под нары.

Длительное время встреча поездов у окошечка происходила молча. Но вот однажды, прячась в палисаднике, Егорка услышал, что Федорчук, передавая машинисту жезл, что-то крикнул. Через несколько дней какие-то слова произнес и Бабурин, а потом и Алексейчик что-то сказал. Егорку это очень заинтересовало, и он стал чутко прислушиваться, но из-за шума поезда ему никак не удавалось разобрать, какие же слова кричат дежурные.

Егорка обратился за разъяснением к отцу.

— Как же я могу сказать, о чем они кричат, если я в это время нахожусь или дома, или на стрелках? — ответил отец.

Пришлось Егорке самому искать нужные слова. И он их придумал — «Не потеряй жезл». Придумать фразу было нетрудно, а вот произносить ее, как следовало, во весь голос, оказалось не легко — мешала мать. Она сразу же, после слова «жезл», а иногда даже после слова «не потеряй», давала Егорке добрую затрещину и сердито говорила:

— И чего тебя нечистый дух раздирает?

Кроме товарных и пассажирских поездов, через Лагунок проносились еще и воинские эшелоны. Двигались они в одном направлении — на станцию Протасовку, а оттуда дальше на войну.

Война шла уже давно. Егорка знал, что «Расея воюет с германцем» и что пока никто никого одолеть не может. У нас войска тьма-тьмущая, а вот оружия мало, у них же солдат мало, но зато оружия всякого полным-полно. Особенно много у них пушек. Лупят они из них без перерыва, так что аж земля стонет и рыдает.

О том, что земля стонет и рыдает, стало известно из письма дяденьки Шатрова.

Шатров жил с семьей недалеко от разъезда, в землянке. У него была старая, слепая на один глаз, лошадь и большая тощая собака. Летом дяденька Шатров уезжал на лошади в соседние села, а зимой время от времени работал на станции: возил снег, долбил лед, чистил помойные ямы. Когда началась война, Шатрова призвали в солдаты. Все говорили, что его взяли неправильно: он имел много малолетних детей. Но, отчасти виноват в этом был и сам Шатров. Ему надо было заранее сделаться постоянным железнодорожником: штатных на войну не брали.

Перед отправкой в солдаты Шатров приходил к Егоркиному отцу прощаться. Отец сказал:

— Пиши письма.

Шатров махнул рукой.

— Эх, Тимофей Иванович! До писем ли мне…

Хотя он и ответил так, а два письма все же прислал. В первом письме он рассказывал, как их провожали из города на позицию: «Одели и обули во все новенькое, играла духовая музыка, кричали «ура», барины и барыньки дарили на прощанье цветы, конфеты и папиросы. И дело теперь за нами. Думаю, и все так думают, что мы с этими супостатами-немцами разделаемся живо. Против нашего русского духа ни один дух не выдюжит».

Прочитав письмо, отец заметил: «Ишь ты, пободрел» — и покачал головой.

Во втором письме — уже с позиции — дяденька Шатров сообщил, что кругом текут реки крови, что даже бесчувственная земля и та выдюжить не может, а страшится и плачет: «…приложишь к ней ухо, а она — у! у! у! Но нам бояться не велят, а отдают команду — «За веру, царя и отечество!» — и мы рвемся вперед».

Встречая воинские эшелоны у окошечка, Егорка вспоминал эти письма и думал: «Пусть земля плачет и реки крови текут, пусть у немцев орудий больше, все равно победим мы, потому что наши солдаты, особенно донские казаки, очень сильные, смелые и ловкие. Вон Кузьма Крючков! Один семь немцев на пику подцепил. Попробуй одолей нашинских!»

С лихим казаком Кузьмой Крючковым Егорка познакомился минувшим летом. Дело было так. Егорка, его дружок Гришка Ельцов, Нюська и Володька Сопатый искали вдоль линии всякие интересные штуки: папиросные колобки, баночки, цветные бумажки… Больше всех в этот день «везло» Володьке Сопатому. Не успели ребята отойти от стрелочной будки и за версту, как в его карманах уже находились: большая из толстого картона коробка, на которой была нарисована дымящаяся папироса, железная кругленькая пахучая баночка и розовая хрустящая бумажка. Нюське тоже посчастливилось: она держала две блескучие банки из-под консервов. Не мог обижаться на судьбу и Гришка: он нашел под откосом ремень. Верно, ремень был не целый, большая половина его валялась где-то в другом месте, но зато пряжка уцелела…