— Не плачь, — утешал Гришка. — Крошки лучше, вкуснее. Куски надо кусать да разжевывать, а крошки готовенькие, мяконькие. Я, когда хочу есть, глотаю их целиком.

— А делить как? — хныкал Мишка. — Их же не сосчитаешь.

— Вот так. — Егорка вытащил из кармана полную горсть крошек и высыпал их в Мишкин ковш. — Ешь и перестань хныкать. Какой нашелся!

— Давай и ты.

Мишка поднес ковш Гришке. Тот тоже достал из кармана добрую порцию и отдал Мишке.

Ребята уселись около верстового столба и принялись за еду.

Переход через трубу, дележка крошек и еда настолько поглотили внимание ребят, что они и не заметили, как небесная «каша» заваривается уже над их головами. Черная лохматая туча еще не застелила солнце, но уже подбиралась к нему и вот-вот должна была закрыть его.

Гришка первый вскочил на ноги и, показывая в сторону разъезда, крикнул:

— Посмотрите! Идет большой дождь.

Егорка и Мишка тоже поднялись.

Да! В том краю, за разъездом, все сделалось темно-серым: там свирепствовал ветер. Он подхватывал и кружил все, что ему было под силу: пыль, песок, сухую траву, листья. Вскоре темно-серая пелена окутала и разъезд, а еще через мгновение разъяренный ветер с такой силой швырнул в ребят песком, что они заслонили ладонями лица.

Но так продолжалось недолго. Когда ветер пронесся, ребята выпрямились и оглянулись. Солнышко спряталось за лохматой тучей, а вокруг стало сумрачно и тихо, как будто наступил вечер.

Мишка протер глаза:

— Страшно.

— Не бойся, ветер больше не придет, — ободрил братишку Егорка.

— А солнышко скоро опять покажется, — пообещал Гришка.

Хотя Егорка с Гришкой и успокаивали Мишку, но у самих на душе было тревожно. Они чувствовали, что сейчас из наплывшей черной тучи сыпанет хлесткий дождь, а деваться от него некуда. Защитить от дождя могли только приставленные впритык друг к другу щиты, но они находились среди кустов. Идти к ним не хотелось. Тут все привычное, знакомое: рельсы, шпалы, балласт, тут все казалось светлее, и отсюда, хотя и смутно, все же виднелись стрелочная будка, станция, казармы. А там? Кто его знает, что могло быть там, в этих потемневших, вздрагивающих кустах и в щитах.

Первая капля дождя шлепнулась на непокрытую Мишкину голову. От неожиданности Мишка схватился за то место, куда угодила капля, и «ойкнул». И сразу же после его вскрика, как по сигналу, сверкнула молния, и раздался оглушительный сухой треск.

— Мама! — закричал Мишка.

Егорка с Гришкой тоже крикнули, но не «маму», а что-то такое, чего и сами не поняли. Они оправились от испуга быстро, а Мишка начал озираться и дрожащим голосом приговаривать:

— Он стрельнет прямо в меня, прямо в меня…

— Не стрельнет, не бойся, — уверял Егорка.

— Стрельнет. Вы хитрые очень. У тебя фуражка, а Гришка надел на голову чашку, а у меня ничего нет.

— На, на тебе!

Егорка снял фуражку и надел ее на Мишку.

— А чашку?

— Чашку я не отдам, — сказал Гришка.

— Ну вот, ну вот, — захныкал Мишка.

— Отдай, Гришка, — попросил Егорка. — Видишь, на мне ничего нет, и я не боюсь. А ты забоялся.

— Кто забоялся? На! — Гришка подал чашку Мишке.

Мишка напялил ее поверх фуражки и, присев около столба, потребовал:

— Становитесь около меня!

— Чего ты еще выдумал? — вскинулся Егорка.

— Становитесь! А то я буду реветь.

Пришлось встать.

Наклонившись над Мишкой, Егорка начал строжиться:

— Трус! Туча уже проходит, а ты все боишься. Посмотри вон!

Мишка просунул голову между Егоркиных ног и поглядел в ту сторону, откуда пришла туча.

И в самом деле, там становилось светлее. Но это там, а вот тут… Здесь снова сверкнула молния, снова раздался треск, и сыпанул дождь. Через минуту на линии не осталось ни одного серого пятнышка: почернели и балласт и шпалы. Одежда на ребятах вымокла до нитки, но они крепились и, наверно, простояли бы под столбом еще долго, если бы Гришка не вспомнил, как недавно в бараке рассказывали о том, что на днях грозой убило двух деревенских баб. Бабы ходили за ягодами и вздумали спасаться от дождя под высоким деревом. Молния расколола дерево и убила их. «Под высоким не становись — убьет», — говорили рабочие.

— Егорка! — засуетился Гришка. — Под столбом стоять нельзя. Он высокий, и в него шибанет гроза.

Егорка тоже вспомнил про убитых баб… Но куда же бежать, куда?

Тучу прорезала еще одна молния, последовал еще один удар грома, а за ним — еще и еще.

— Бежим! Бежим к щитам! — закричал Егорка.

Ребята схватили друг друга за руки, скатились под откос и помчались к щитам. Следом за ним побежал и бычок.

Трава, гнилой пень да длинная горбатая, упирающаяся сучьями в землю хворостина — вот и все, что оказалось в кустах. Егорка угодил на хворостину, и она с треском переломилась.

Путевой сторож Порфирий Лукич, переждав дождь на границе своего участка, возвращался на разъезд. Небо снова было чистым, и все вокруг, под лучами жаркого солнца, искрилось и блестело. Немного не доходя до трубы, Порфирий Лукич спустился под откос к канаве, чтобы проверить, не засорилась ли она. Осмотрев дно канавы, Порфирий Лукич повернулся к линии и взглянул на трубу, взглянул и остолбенел — из трубы прямо по журчащему ручью выползал на четвереньках мальчишка с зажатым в руке большущим ножом. Хотя мальчишка от пяток до волос был вывалян в грязи, Порфирий Лукич сразу же узнал в нем своего крестника. Порфирий Лукич присел и стал наблюдать. Вслед за Егоркой из трубы показался совсем маленький мальчишка без штанов. Фуражка на его голове сидела так глубоко, что рассмотреть его лицо было нельзя. Он держал в руках ковш и как только вывалился из трубы, сразу же начал шлепать им по воде.

— Не брызгайся! — приказал малышу Егорка и, повернувшись к трубе, что есть мочи крикнул:

— Гришка! Ты чего там застрял?

Труба забубнила, и через некоторое время из нее выплыла жестяная миска, а потом появился и Гришка.

Подождав еще немножко, Порфирий Лукич встал, тихонечко подошел к трубе и спросил:

— Там больше никого нет?

От неожиданности ребята шарахнулись было в сторону, но, узнав Порфирия Лукича, остановились.

— Я спрашиваю, там больше никого нет?

Егорка с Гришкой потупились и молчали, а Мишка, подняв голову и помахивая ковшом, сказал:

— Уже все пролезли, а бычок лезть не захотел и ушел домой.

— Какой бычок?

— Наш Быня.

— А куда же вы ходили?

— На небо за кулагой и киселем.

— Куда, куда?

— На небо, — не моргнув глазом, ответил Мишка.

— Ну и как, добыли?

— Не-е, дождь помешал.

Порфирий Лукич привел ребят на разъезд и рассказал об их неудавшемся путешествии на небо. Взрослые смеялись недолго, а вот большие ребятишки потешились вдоволь и, что было особенно прискорбно, наделили Егорку и Гришку прозвищами: Егорку стали дразнить «Кулагой», а Гришку «Киселем».

В комнате было два окна: одно — большое, а другое — с отцовскую ладонь — «глазок». В этот «глазок» было видно линию и проходившие по ней поезда. О том, что поезд приближается, узнавали заранее по паровозным гудкам и по дрожанию земли. Состав находился еще около стрелочной будки, а казарму уже лихорадило: вздрагивали стены, пол, в углу на полочке позванивала посуда.

— Скоро, однако, эта лихоманка всю душу вытрясет, — сердилась мать.

В такую «лихорадочную» минуту Егорка оставлял все свои дела, стремительно взбирался на нары и, вскинув голову, настораживался у «глазка»: ждал поезда. Чтобы в это время дома ни происходило, он не обращал внимания.

Как только в окошечке показывался паровоз, Егорка выбрасывал правую руку вперед, воображая, что в ней зажат зеленый флажок, и так стоял до тех пор, пока в окошечке не исчезал последний, хвостовой, вагон. Проводив состав, Егорка слегка кашлял, трогал пальцами (так делал отец) верхнюю губу — «подкручивал усы» — и только после этого повертывался и прыгал на пол.