Идти одному на небо стало боязно. Егорка слез с насыпи и направился в барак к своему дружку и ровеснику Гришке Ельцову.

Узнав, куда и зачем зовет его Егорка, Гришка спросил:

— А сладкий кисель там есть? Один раз, на пасху, тятя наколол мастеру много-много дров. За это мастериха дала нам полную кружку клюквенного киселя. Ох, и вкусный же он!

— На небе этого киселя полные бочки, — ответил Егорка.

— Ладно, — согласился Гришка. — Только надо сначала сговориться, а не просто так.

Сговариваться полагалось не где попало и уж ни в коем случае не дома, а в «своем месте».

«Своим местом» назывался небольшой свободный уголок внутри сложенных треугольником старых шпал. Там, по примеру старших ребятишек, имеющих подобные скрадки в других укромных закоулках, Егорка и Гришка время от времени собирались и решали свои важные дела, туда же стаскивали и ценные находки: ржавые костыли, красивые камешки, стеклышки, папиросные коробки и всякие бумажки.

Гришка тоже положил в карман кусок хлеба, а под кисель взял большую жестяную миску.

Через некоторое время друзья сидели между шпалами и шепотом рассуждали. Путь предстоял длинный, идти решили сейчас же, чтобы засветло вернуться обратно, заходить домой не нужно, все необходимое они уже захватили: хлеб лежал в карманах, ковш и миска стояли на земле.

— А вот ножик… ножик, — вспомнил вдруг Егорка. — Чем же мы будем защищаться от разбойников?

— И от чертей? — добавил Гришка.

— Чертей не бойся, они не нападут, — заверил Егорка. — Нечистая сила и всякие ведьмы бродят только ночью и то не где попало. На линию они никогда не забираются, боятся паровозов, а вот разбойники — это да…

Идти домой за ножом было опасно: там, наверно, уже ищут пропавшую посуду. Как же быть?

После недолгого раздумья Егорка сказал:

— Наш ножик с деревянной ручкой и с тупым концом, а вот у вас я видел — ножик так ножик: весь железный, узенький и с острым-преострым концом. Ежели им пырнуть разбойника, то сразу проколешь насквозь. Иди ты, а?

— Он острый, — согласился Гришка, — а вот как я теперь пойду: мама увидит меня и скажет «сиди дома», а то заставит искать миску. Ежели бы ты к нам сходил? Тебя она не посадит и не заставит искать миску. Сходи, а?

Егорка промолчал.

— Ты сделай так, — с жаром продолжал Гришка. — Придешь к нам и спросишь меня. Мама скажет: «Нет его дома, он, как бес угорелый, носится где-то». Тогда ты сядь около Федьки — он всегда дома — и начни забавлять его, а сам следи за мамой. Как только она выйдет куда-нибудь, ты осторожненько — чтобы Федька не видел — подходи к полочке, хватай ножик, прячь его в карман — и сюда. Ладно?

— Ладно. Только ты сиди тут тихо и не высовывайся, а то…

— Ни в жисть! — поклялся Гришка. — Ты тоже никому ничего не говори.

— И я — ни в жисть!

Егорка поднялся с земли и стал пристально глядеть в просвет между шпалами.

Кругом не было ни души, если не считать куриц с петухом. Курицы усердно копались в мусоре, а петух, подняв голову, держался в сторонке от них и, как показалось Егорке, очень настороженно присматривался к тайнику.

— Кши! Кши! — прошептал Егорка.

Петух резко тряхнул головой, но с места не тронулся.

— Кто там? — забеспокоился Гришка.

— Петух.

Гришка вскочил на ноги, поглядел в просвет и погрозил:

— Уходи, проклятущий!

Уж на этот-то раз петух должен был понять, что ему угрожает опасность, и убежать. Но ничего подобного, он сделал несколько шагов к шпалам, затем остановился, повернулся к казарме и громко закукарекал.

Егорка с Гришкой, плюхнувшись на землю, принялись шарить руками под шпалами. Как назло, ничего не попадалось.

— Бросай ковш! — крикнул Гришка.

Егорка вскочил на ноги, но запустить ковш не успел: петух, а за ним и курицы вдруг шарахнулись и побежали.

Егорка начал тихонько выбираться из тайника. И вот, когда его голова показалась над верхним рядом шпал, раздался голос:

— А меня возьмете?

Егорка опешил и хотел нырнуть обратно, но, взглянув на соседний штабель, остался на месте: из-за шпал выглядывала улыбающаяся рожица его брата Мишки.

Егорка в два счета очутился на земле и приказал:

— Иди сюда! А то там все видно.

Мишка подошел и, как ни в чем не бывало, сообщил:

— А мама ищет ковшик и ругается, а я…

— Ты зачем тут? — не дал договорить Егорка.

— А ты зачем?

— Я знаю зачем, а вот ты не знаешь.

— Нет, знаю. Вы с Гришкой собрались на небо за киселем и кулагой, ковшик да чашку взяли, а ножик забыли.

«Вот это да! — поморщился Егорка. — И вечно получается так: задумаешь сделать что-нибудь интересное, скрытное, а этот Мишабег уже тут как тут. Ну постой же!»

Егорка схватил братишку за грудки:

— Уходи сейчас же отсюда, а то…

Но Мишка, хотя голова его и качнулась в сторону, нисколечко не струсил. Сморщив нос, он тихонько пригрозил:

— Будешь трогать меня — все расскажу маме. И про ваше место тоже всем расскажу. Живо забегаете.

Егорка понял — драться сейчас нельзя. Он выпустил из рук Мишкину рубаху, сердито засопел и стал усиленно размышлять над тем, какую бы придумать причину, чтобы братишка отстал от них. На ум ничего не приходило. Гришкина голова оказалась сообразительней.

— Миша! — ласковым голосом начал он. — Ты оставайся дома, а мы за это принесем тебе много сладких-пресладких пряников и камешков красивых дадим. А потом дедушка Вощин сделает нам тележку, и мы будем катать тебя. Ладно?

— Хитрые очень, — не соглашался Мишка. — Сами будете брать и есть сколько угодно пряников, а я жди. Нет уж, я тоже пойду.

— Ходить на небо без штанов нельзя, грех, — нашел, наконец, вескую причину Егорка.

Мишка посмотрел на свои ноги, подумал немножко и протянул:

— Не грех, не грех…

— А я говорю — грех, — доказывал Егорка, — Бог шутить не любит, возьмет и сбросит тебя с неба к чертовой матери, и полетишь ты без штанов прямо в ад. А там подцепят тебя железными вилами — и в печку жарить.

— Врешь, — не сдавался Мишка, — В ад сбрасывают стариков да старух, а я маленький.

Ни уговоры, ни обещания, ни угрозы не подействовали на Мишку. Пришлось взять его с собой.

— Только смотри, — Егорка поднес кулак к братишкиному лицу, — никому ни слова, а то…

Мишка нюхнул разика два кулак, отвернулся и сказал:

— А ходить вам домой нельзя, будут спрашивать чашку и ковшик. Давайте я сам схожу к Гришке за ножиком.

Примирились и с этим.

Вскоре Мишка принес нож, но не узенький, кинжальчик, — его стащить не удалось, потому что Гришкина мать никуда из комнаты не отлучалась, — а большущий, широкий и ржавый, которым скоблили полы, — косарь. Он лежал у двери под лавкой, и взять его не составляло особой хитрости.

— Эх, ты! — сердился Егорка. — Не мог взять кинжальчика.

— Сам ты «эх, ты!» Этот еще лучше, тяжелый вон какой, — оправдывался Мишка.

— Тебе все тяжело… Давай его сюда. Я сейчас буду думать, как с ним быть, а вы молчите.

Егорка считал себя знатоком всяких острых инструментов, потому что не раз крутил точило, которое стояло около кладовой путейцев, и с интересом наблюдал, как рабочие оттачивают топоры, лопаты, ножи. Ему особенно нравилась работа деда Вощина. Вощин не спешил, как другие, он всегда, прежде чем приступить к точке, внимательно, со всех сторон осматривал инструмент, и если лезвие было очень тупое или с зазубринками, покачивал головой и ругался.

Егорка потрогал пальцем тупое лезвие:

— Эх, язви вас в душу, хозяева!

— Чего такое? — забеспокоился Гришка.

— Так ведь запустили здорово, окаянные.

— Кого запустили?

— Струмент, вот кого. Аль не видишь?

Егорка поднес к Тришкиным глазам косарь:

— Разве так делают, а? Ведь теперь надо точить да точить.

Гришка так же, как и Егорка, провел по лезвию пальцем, затем вскинул глаза на товарища:

— А как же точить?

Егорка взмахнул рукой и распорядился: