Ко всему прочему, Оделл незадолго до этого женился на дочери богатого плантатора из их округа. Так хороши были его перспективы на будущее, что он имел возможность выбирать девушек и из ближайшей округи, и издалека. Девушка, которую он выбрал в жены, была маленького роста и хрупкая, подверженная приступам нервной усталости, она проводила все дни после полудня, лежа в обморочном состоянии на кушетке в гостиной. Но она была необыкновенно красива, и он предпочел ее другим. Однако после свадьбы, когда он снял с нее груду юбок и кринолин, оказалось, что под ними почти ничего нет, такая она была тоненькая и слабенькая. Он обнаружил там так мало, что не мог сдержать удивления.

Все семейство жило в большом доме — Оделл, его маленькая жена, его родители, брат и сестра. Оделл не слишком был обременен обязанностями; его отец еще не достиг такого возраста, когда был бы готов поделиться своей властью хотя бы частично. И вовсе не потому, что он обладал великим мастерством в управлении имением, так как единственным его достижением в жизни было то, что он предпочитал вкус абсента вкусу виски, к которому не притрагивался, с тех пор как еще в молодости посетил Францию.

Чтобы чем-то заполнить досуг, Оделл проводил много времени за чтением романов Вальтера Скотта. В холодные месяцы он охотился, а в теплые — рыбачил. У него обнаружился интерес к разведению лошадей. Но вскоре все это ему надоело.

Люсинда появилась в их доме в результате сложной череды выигрышей, которые накопились у его отца во время осенней медвежьей охоты. В результате карточной игры, которую вели по вечерам в течение нескольких дней, огромное количество свиней, несколько семей рабов, верховая лошадь, свора охотничьих собак, прекрасный дробовик английской работы и Люсинда перешли к нему в собственность. В день, когда ее доставил к ним прежний хозяин, она несла в руке один лишь узелок, в котором было так мало вещей, что размером он был не больше тыквы.

Ее определили работать на кухню, там Оделл впервые ее и увидел. Он зашел в кухню и влюбился мгновенно в эти блестящие черные волосы, красивые изящные руки, маленькие ступни и тонкие лодыжки, в едва заметные под нежной кожей ключицы. Она была босой, и Оделл сказал Инману, что, взглянув на эти прелестные ступни, он пожелал, чтобы его жена умерла.

В течение нескольких месяцев после этого он проводил много времени, сидя на стуле в углу возле печи, пил кофе и томился по Люсинде, и это длилось до тех пор, пока все в доме не поняли, что происходит. Однажды отец отвел его в сторону и сказал, что Оделл может уладить это дело, отведя ее в какой-нибудь флигель и переспав с ней.

Оделл был потрясен. Он любит ее, объяснил он отцу.

Тот расхохотался. Я вырастил дурака, сказал он.

На следующий день отец отдал Люсинду внаем семье, жившей в другой части округа. Они были фермерами, и их скудные средства не позволяли им содержать своих собственных рабов. Они платили отцу за ее труд и использовали ее на полевых работах, для дойки коров и переноски дров. Она делала все, что необходимо по хозяйству.

Оделл впал в отчаяние. Много дней он не выходил из спальни, валяясь на кровати, или ездил по округу, пьянствуя и играя в карты. Так продолжалось, пока он не узнал, что два раза в неделю жена фермера и Люсинда носят яйца в город на продажу.

В те дни по утрам Оделл поднимался в прекрасном настроении и заявлял, что едет на охоту. Он седлал лошадь, брал дробовик и пару собак. Он прыгал в седло с крыльца, пускал лошадь галопом, собаки бежали рядом и рыскали в лесу, вынюхивая запахи с таким рвением, будто их действительно взяли на охоту. Он ехал в город, пересекал его, выезжал с другой стороны и ехал по дороге, пока не встречал Люсинду, идущую босиком с корзиной яиц в руке. Он спешивался и шел рядом с ней. Брал у нее корзину и нес. Старался найти подходящую тему для разговора. И никогда за все то время он не пытался затащить ее в лес. Она умоляла его прервать эти встречи ради нее, да и ради себя тоже. На окраине города он возвращал ей корзину и брал ее руку в свою; они кивали друг другу при прощании.

В конце концов Оделл, конечно, оказался с ней в лесу, на ложе из сосновых иголок. После этого он начал приходить в ее хижину по ночам по нескольку раз в месяц. Он стреноживал лошадь в лесу и привязывал собак к дереву. Когда он входил в сосновый лес, где стояла ее хижина, она бежала ему навстречу в тонкой ночной сорочке, и он обнимал ее, прижимал к себе и затем вел в хижину, чтобы провести с ней всю ночь до рассвета.

Он уходил из дома под разными предлогами, главным из которых была охота, и вскоре каждый раб в ближайшей округе знал, что Оделл платит доллар за только что убитого енота. При возможности он покупал одного по дороге домой, чтобы подтвердить свою выдумку о ночной охоте. В противном случае он возвращался домой, сетуя на свое неумение стрелять, на неопытность собак, на отсутствие дичи.

Так продолжалось год. Однажды ночью Люсинда сообщила ему, что беременна. К тому же Оделл не мог больше вести такую жизнь, и на следующий день он пошел к отцу, встретился с ним в так называемом его кабинете, хотя единственное, что он когда-либо изучал, были огромные поля плантации. Они стояли у камина. Оделл предложил выкупить у него Люсинду. Он заплатит любую названную цену, не мелочась. Отец сел, моргая от удивления. «Позволь мне уточнить, правильно ли я тебя понял, — сказал он. — Ты покупаешь эту рабыню для полевых работ или чтобы забавляться с ней?»

Оделл заехал отцу кулаком в ухо. Старик упал, затем поднялся, затем упал снова. Из уха у него текла кровь. «На помощь!» — крикнул он.

Оделл провел следующую неделю в коптильне, запертый на замок. Он был весь покрыт синяками после хорошей взбучки, которую ему устроили младший брат и один из помощников отца. На второй день отец подошел к двери коптильни и сказал: «Я продал эту шлюху в Миссисипи».

Оделл бросался на дверь снова и снова. Он выл всю ночь напролет, как одна из его охотничьих собак, а потом периодически принимался выть в течение следующих нескольких дней.

Когда он устал, отец отпер дверь. Оделл, шатаясь, вышел наружу и заморгал от света. «Я полагаю, этот урок пойдет тебе на пользу», — сказал отец и зашагал к нижним полям, сшибая кнутовищем головки сорняков и полевых цветов.

Оделл зашел в дом и уложил в ранец свою одежду. Из сейфа в отцовской конторе он взял всю наличность, какую смог найти, — внушительного размера кошелек с золотыми монетами и пачку банкнот. Он прошел в комнату матери и взял там брошь с бриллиантами и рубинами, кольцо с изумрудом, несколько ниток жемчуга. Он вышел, оседлал свою лошадь и поехал в Миссисипи.

В годы перед войной он изъездил хлопковые штаты вдоль и поперек, пока не сменил трех лошадей и не истратил все свои деньги и ценности. Но он не нашел Люсинду, и ноги его с тех пор не было дома.

В каком-то смысле он все еще ищет. Именно по этой причине, когда ему понадобились деньги, он выбрал бродячую жизнь. Дела его в конечном счете пришли в упадок, он опускается все ниже, и если раньше он имел лошадь и фургон, то теперь вынужден таскать тележку. Скоро он совсем разорится и будет возить товар в какой-нибудь тачке или индейской волокуше, а то и вовсе продавать безделушки из мешка за спиной.

Когда рассказ был окончен, Инман и Оделл обнаружили, что фляжка с виски опустела. Оделл пошел к своим мешкам с товаром и возвратился, неся две бутылочки с лечебной настойкой на спирту. Они сидели и потягивали из бутылочек, и чуть позже Оделл сказал: «Тебе никогда не приходилось видеть такой гнусности, какую я там видел». Он рассказал о своих скитаниях по Миссисипи в поисках Люсинды, о тех жестокостях, которые он там видел и которые вызывали у него страх, что она уже перешла в мир иной, приняв самую ужасную и мучительную смерть. О зрелищах, которые заставляли его бояться, что она еще жива, но испытывает невероятные мучения. Он рассказал о неграх, которых сжигали живьем. У них были отрезаны уши и пальцы за различные провинности. Самое страшное из всех наказаний он видел возле Натчеза. Он шел по пустынной дороге вдоль реки, когда из леса услышал резкие крики канюков и чей-то громкий вопль. Он вскинул ружье и пошел узнать, что там такое. Под виргинским дубом он обнаружил женщину в клетке из бобовых шестов. Дерево было темным от канюков. Они сидели на клетке и клевали женщину. Они уже выклевали ей один глаз и отодрали полоски кожи с ее спины и рук.