Можно было бы прикрепить эту стрелу к картону и вставить в рамку, как реликвию, кусочек другого мира; Ада любила иногда делать такие экспонаты. Она воспринимала стрелу как объект, уже числящийся среди других найденных ею вещей.

Но Инман видел ее совсем иначе. Он сказал:

— Кто-то остался голодным, — затем подумал: «Из-за чего случился промах? Не хватило мастерства? Из-за волнения? Стрелу снесло ветром? Плохо было видно?» — Нужно запомнить это место, — произнес он вслух.

И Инман продолжил свою мысль: они снова придут сюда в конце своей жизни, чтобы проверить, насколько прогнило древко стрелы, много ли зеленой древесины тополя наросло вокруг наконечника. Он обрисовал будущую сцену: они с Адой, согбенные и седые, приведут детей к этому дереву; это произойдет в механическом мире будущего, основные черты которого он даже не мог вообразить. К тому времени древка уже не будет, оно отпадет. А тополь будет стоять все такой же крепкий, разросшийся настолько, что полностью поглотит кремень. Ничего не останется от этой стрелы, кроме круглого рубца в коре.

Инман не представлял, чьи это будут дети, но они будут восторженно наблюдать, как два старика разрезают мягкую кору тополя, выковыривают свежую древесину, и затем вдруг перед ними появится, словно по волшебству, кремниевый наконечник. Маленькое произведение искусства, созданное с чистыми намерениями — вот как Инман охарактеризовал его. И хотя Ада не совсем представляла такое отдаленное время, она мысленно видела удивление на детских лицах.

— Индейцы, — сказала она, подхватив рассказ Инмана. — Старики просто скажут детям: «Индейцы».

Инман и Ада вернулись в деревню без добычи. Они принесли с прогулки только желтокорень и хворост. Они тащили за собой большие ветки от каштана и поменьше от кедра, которые оставляли на снегу извилистые линии. Руби была в хижине, она сидела рядом со Стобродом. Тот очнулся и, кажется, узнал Руби и Аду, но испугался, увидев Инмана.

— Кто этот большой темный человек? — спросил он.

Инман прошел к его постели и присел на корточки, наклонившись над Стобродом. Он сказал:

— Я давал тебе воды. Не бойся меня. Стоброд пробормотал:

— Ладно.

Руби смочила тряпку и протерла его лицо, а он сопротивлялся, как ребенок. Она измельчила желтокорень и затолкала кашицу в рану, а другую часть заварила и сделала питье. Выпив его, Стоброд тут же заснул.

Ада взглянула на Инмана. У него было такое усталое лицо. Она сказала:

— Я считаю, что ты тоже должен поспать.

— Разбуди меня, когда стемнеет, — сказал Инман.

Он вышел, и, пока дверь была открыта, Ада и Руби могли видеть падающий позади него густой снег. Слышно было, как он ломал ветки. Вскоре Инман снова появился в проеме двери. Он прошел к очагу и свалил на пол охапку хвороста, а потом ушел. Они разожгли огонь и долго сидели, прислонившись спиной к стене хижины и закутавшись в одеяло.

Ада попросила:

— Расскажи, что мы будем делать, когда настанет тепло. Что нужно, чтобы привести усадьбу в порядок?

Руби взяла палку и нарисовала на земляном полу карту долины Блэка. Она изобразила дорогу, дом и конюшню, начертила поля, лесистые участки, яблоневый сад. Затем она сказала, что мечтает об изобилии и знает, как этого добиться. Нужно купить упряжку мулов. Очистить старые поля от амброзии и сумаха. Разбить новые огороды. Разработать еще немного целины. Вырастить столько кукурузы и пшеницы, чтобы хватило для выпечки хлеба. Расширить сад. Построить приличное хранилище для овощей и еще одно для яблок. Потребуются многие годы работы. Но однажды они увидят, что их поля приносят обильные плоды. Увидят кур, клюющих зерно на заднем дворе, коров, пасущихся на пастбище, свиней, кормящихся на склоне холма. Свиней будет много, так что они их разделят на два стада: свиней на бекон — длинноногих и поджарых, и свиней для ветчинных окороков — в два раза толще, у которых животы волочатся по земле. Окорока и боковые части туши для бекона будут висеть, заполняя всю коптильню, и сковорода с топленым жиром всегда будет стоять на плите. Яблоки наполнят хранилище доверху, все полки будут забиты горшками с маринованными овощами. Полно всего.

— Любо-дорого посмотреть, — порадовалась Ада.

Руби стерла рукой карту. Они сидели тихо, вскоре Руби привалилась плечом к плечу Ады и задремала, утомленная работой своего воображения. Ада сидела и смотрела на огонь, считала его щелчки и шипение, а потом падающие угольки. Она ощущала сладковатый запах дыма и подумала, что высшим мастерством в постижении деталей этого мира будет способность определить вид дерева по запаху его дыма. Такое умение могло бы сделать счастливым достигшего его мастера. Но приходится учиться и менее приятным вещам. Тем, которые причиняют вред другим и в конечном счете тебе самой.

Когда Руби проснулась, наступил вечер, почти совсем стемнело. Она села, моргая, потерла ладонями лицо и зевнула. Затем подошла к Стоброду и коснулась рукой его лица и лба, потом откинула одеяло и осмотрела его рану.

— У него снова жар, — сказала она. — Думаю, сегодня ночью станет ясно, выживет он или умрет. Я останусь с ним.

Ада подошла к Стоброду и приложила ладонь к его лбу, но не почувствовала никакой разницы по сравнению с прошлым разом, когда она клала руку на его лоб. Она взглянула на Руби, но та отвела взгляд.

— Я чувствую, что его нельзя оставлять сегодня ночью, — сказала Руби.

Было уже темно, когда Ада прошла по берегу ручья к другой хижине. Снег падал красивыми крупными снежинками. Тот, что лежал на земле, был так глубок, что она вынуждена была идти, неуклюже переваливаясь и высоко поднимая колени, даже тогда, когда попадала в старые следы. Снег удерживал свет, льющийся сквозь облака, так что казалось, будто земля ровно светится изнутри, словно слюдяной фонарь. Ада тихо открыла дверь и вошла. Инман спал. Огонь в очаге едва теплился. Перед очагом Ада увидела его вещи, разложенные для просушки, словно экспонаты в музее, как будто каждый из этих предметов нуждался в пространстве вокруг, которое должно было подчеркнуть его истинное значение и дать возможность оценить его должным образом. Одежда, башмаки, шляпа, мешок для провизии, заплечный мешок, принадлежности для приготовления пищи, нож в ножнах и огромный отталкивающий револьвер с сопутствующими частями: шомпол, капсюль, боек ударника, заряды, пыжи, порох и крупная дробь для нижнего ствола. Чтобы довершить выставку, нужно было взять книгу Бартрэма с полки в нише и положить рядом с револьвером. И поставить белую табличку, чтобы обозначить то, что видишь перед собой: «Экипировка дезертира».

Ада сняла пальто, положила три кедровые ветки в очаг и подула на угли. Затем она подошла к Инману и встала возле него на колени. Он лежал лицом к стене. Ложе из веток тсуги издавало резкий и чистый запах от иголок, которые нагрелись от тепла его тела. Она коснулась его брови, откинула назад его волосы, пробежала кончиками пальцев по векам, скулам, носу, губам, заросшему щетиной подбородку. Ада оттянула край одеяла и обнаружила, что он лежит без рубашки. Она прижала ладонь к его шее сбоку, к плотному рубцу, затянувшему рану. Потом провела рукой по его плечу и сжала его.

Инман никак не мог очнуться от сна. Он повернулся, посмотрел на нее и, кажется, понял ее намерение, но потом, очевидно непроизвольно, его глаза закрылись и он снова заснул.

Они находились в таком невероятно уединенном месте, что лежать рядом, тесно прижавшись друг к другу, казалось единственным лекарством от одиночества. Желание лечь к нему пронеслось в голове Ады. Затем, как листья, зашевелившиеся под дуновением ветра, что-то сродни паники затрепетало у нее внутри. Но она отмела прочь все страхи, встала и принялась развязывать пояс и расстегивать длинный ряд пуговиц на своих бриджах.

Но оказалось, что бриджи — это такого рода одежда, которую нельзя снять грациозно. Одну ногу Ада освободила легко, но затем, когда перенесла свой вес на эту ногу, чтобы снять штанину с другой ноги, потеряла равновесие и вынуждена была два раза подпрыгнуть, чтобы устоять, но так и не высвободила ногу. Она взглянула на Инмана. Его глаза были открыты, он смотрел на нее. Она почувствовала себя глупо. Ей хотелось оказаться в темноте, а не стоять так перед ним в свете низкого желтого пламени от дымящихся кедровых веток. Или же быть одетой в ночную рубашку, которую она могла бы спустить с плеч и позволить ей лечь вокруг нее красивыми складками. И выйти из этих складок как из пруда. Но она стояла перед ним, а штанина от мужских брюк закрутилась вокруг ее ноги.