Результатом этого наступления храброй охотничьей команды было то, что японцы подпустили её на дистанцию в 70 шагов от своих окопов и затем открыли против неё беглый огонь, вследствие чего команда была вся расстреляна за исключением лишь одного раненого, которому удалось вернуться к своим. Кроме того, получились ещё и другие потери, благодаря тому, что находившаяся в резерве одна русская рота открыла огонь по собственным прикрывающим войскам, возвращавшимся на бивак. Рота эта сделала два залпа, которые, к счастью, попали очень плохо. Этим и кончилось всё наступательное предприятие. В моральном отношении такое печальное вырождение активных действий приносило только огромный вред.

31-го июля, т. е. в то самое время, когда 2-я японская армия ген. Нодзу принудила 2-й Сибирский корпус к отступлению от Симучена в Хайчен, ген. Куроки решил атаковать Восточный отряд и 10-й армейский корпус; для атаки Восточного отряда им были назначены гвардейская дивизия и 3-я пехотная бригада 2-й дивизии. Из состава этой последней 1½ батальона занимали Сибейлинский перевал, прикрывая правый фланг, а 4 батальона были посланы для усиления 12-й дивизии, на которую была возложена атака 10-го корпуса.

Таким образом, ген. Куроки со своими 38 батальонами предпринимал атаку против 48 батальонов Восточного отряда и 10-го корпуса. К этому необходимо ещё прибавить, что русские войска занимали сильно укреплённые позиции, имея за собою в Ляояне только что прибывшие из Европейской России войска 17-го армейского корпуса, которые в течение двух дней могли явиться на поддержку, между тем японцы ниоткуда ждать помощи не могли. Японцев действительно нельзя упрекнуть в недостатке смелости и в нерешительности.

Этот день 31-го июля мог послужить поворотом в ходе всей войны, если бы только русские начальники не проявили своих обычных недостатков и если бы не произошёл такой случай, как смерть графа Келлера. Хотя и нельзя признать безупречными все распоряжения графа Келлера, тем не менее он не чужд был честных стремлений и пользовался достаточным авторитетом в войсках, которого мы не замечаем у других высших начальников Восточного отряда.

Граф Келлер, по-видимому, сам отрешился от замечавшейся у него до того времени склонности к преувеличению сил противника, но другие всё ещё были не чужды этой слабости[ 7 ⁸].

Обстоятельство это опять послужило причиной нерешительности и колебаний в действиях, которые продолжались до самого боя. Как упомянуто выше, граф Келлер имел в виду принять решительный бой на сильно укреплённой позиции у Ляндясаня. Несмотря на это, исполняя указания командующего армией, граф Келлер приказал «упорно оборонять» позицию у Тавуана и только под давлением превосходных сил противника отступить на позицию к Ляндясаню. Но что значит «упорно оборонять», если уже заранее в приказании говорится об «отступлении под давлением превосходных сил» — в особенности, если принять во внимание, что русские начальники постоянно и всюду видели только «превосходные силы»!…

Тут могли быть только два положения: или отступить немедленно на Ляндясань вслед за наступлением противника и задержать его дальнейшее наступление на арьергардной позиции на Лянхе, или же оказать ему упорное сопротивление у Тавуана с целью добиться победы, а в таком случае надо было ввести в бой все силы.

Но граф Келлер поддался указаниям и примерам командующего армией, следуя таким же двойственным мерам, которые уже таили в себе зародыш поражения.

Упорная оборона позиции у Тавуана была возложена всецело на войска 6-й Восточносибирской стрелковой дивизии; начальство над этой дивизией вместо расшибшегося при падении с лошади ген. Романова принял командир 2-й бригады этой дивизии ген. Кричинский. 3-я Восточносибирская стрелковая дивизия не должна была вовсе принимать участие в этой обороне, так как предполагалось сохранить её силы для решительного сражения у Ляндясаня; 5 батальонов этой дивизии были назначены для дальнего прикрытия фланга, а 7 батальонов остались на расстоянии 10 километров в тылу за позицией в районе Ляндясаня и не приняли ни малейшего участия в этом бою.

Кроме того, не были использованы и другие силы. После потери артиллерии в бою под Тюренченом высшие войсковые начальники были постоянно преисполнены опасения о возможности повторения таких случаев, которые из русской артиллерии снова могли сделать трофеи японцев; опасения эти приводили к тому, что, до некоторой степени, пренебрегали содействием артиллерии в бою или, по меньшей мере, ограничивали пользование ею. На орудия стали смотреть не как на могущественное средство в бою, а как на драгоценный балласт, который надо всячески оберегать и сохранять. Конечно, и такой взгляд на артиллерию обусловливался всё той же боязнью ответственности и недостатком мужества.

В результате также и на позиции под Тавуаном были выставлены только 2 батареи. Опасения выставить на позицию всю артиллерию из боязни потерять её маскировались благовидным предлогом, что в горах нет достаточно просторной позиции для всей артиллерии.

Не разделявший такие взгляды на артиллерию подполковник Крыштофович с большим трудом и после настоятельных представлений добился увеличения артиллерии для обороны позиции до 28 полевых и 4 горных орудий. Остальные 36 орудий были удалены в Чинертунь, далеко от места боя.

Едва ли есть необходимость доказывать, что вся артиллерия, несомненно, могла быть отлично размещена на позиции и своим участием в бою могла бы сыграть решающую роль в исходе боя, потому что даже эти немногие батареи, которые были выставлены на позиции, благодаря своему возвышенному положению наносили большие потери японской артиллерии и пехоте, действовавшим в долине внизу.

Таким образом. недостаток решимости и вечные опасения ответственности среди русских начальников привели к тому, что на позицию у Лавуана японцам были противопоставлены только 12 батальонов и 32 орудия вместо имевшихся тут же 24 батальонов и 68 орудий. Получилось соотношение сил в бою, более выгодное для японцев, чем для русских. Мало того, войска 6-й Восточносибирской стрелковой дивизии также не были одновременно употреблены для обороны позиции. Эта последняя состояла собственно из двух укрепленных линий: передовая, на западном берегу Лянхе, тянулась между Теншуидзан и Кьюдяпуза; вторая линия была устроена на горном хребте около Янзелинского перевала. В таком устройстве позиции, по утверждению истории русского генерального штаба, получилось недоразумение, заключавшееся в том, что до 31-го июля, когда разразился бой, «не был выяснен вопрос, считать ли главной позицию на Лянхе — в таком случае позиция у перевала явилась бы тыловой, или же эта последняя должна была обороняться как главная, а позицию на Лянхе считать передовой»[ 7 ⁹].

В конце концов решили в день боя упорно оборонять позицию на Лянхе, тем более, что все артиллерийские позиции находились перед перевалом. Но само существование второй позиции в тылу должно было, до некоторой степени, поколебать стойкость обороны позиции на Лянхе, потому что — к чему же было укреплять позицию в тылу, даже занятую уже войсками, если не имеется в виду оборонять её? Таким образом, вторая позиция у перевала скрывала в себе притягательную силу в отношении войск, оборонявших позицию на Лянхе, которая оказалась тем сильнее, что войска в бою были оставлены без поддержки.

Мы видим таким образом, что проклятие отступательной стратеги Куропаткина погубило также и тактическую стойкость войск: так как постоянные отступления подорвали в войсках всякое доверие к себе, веру в возможность победы, сломили всякое проявление сильной воли и решимости, то оставалось одно: возводить одну позицию за другой, которые не только послужили могилой для всякого стремления к наступательным действиям, но парализовали даже стойкость войск и в пассивной обороне позиции, потому что войска знали, что в тылу каждой позиции заранее уже подготовлена и укреплена другая, так что начальством уже предусмотрена возможность и необходимость отступления на другую позицию, знали, что это до некоторой степени одобряется.